Лариса Гениюш - Исповедь

Я была рада, что Микола мог еще повидать дядьку и из его собственных рук получить этот документ. Первый экземпляр дали мне, второй Миколе, а третий оставил себе дядька Василь. Никто ничего об этом не знал, все держалось в тайне. В Минске уже существовала Центральная Рада, а это было как бы второе правительство, как оппозиция. Не по нутру это пришлось и немцам, которым демократическая БНР не могла и не хотела подчиняться. Они предлагали дядьке Василю большие деньги, чтобы он выступил от имени БНР. Дядька ответил, что «их денег слишком много для меня и слишком мало для моего народа». И жил на весьма скудные средства от Чешского Красного Креста. Он умел во всем себе отказать. Пастушок, практически нищий, перенесший в раннем детстве туберкулез, он сам добился кой-какого положения, не думая о котором, бро­сился в водоворот борьбы за свободу своего народа, честным и верным остался ему до конца. Страшнее всего это было для Сталина, который уже показал в 37-м году, да и раньше, что намеревается сделать с Белоруссией. Не случайно мне сказали на следствии, что их охота на меня началась как раз с 43-го года. Я это чувствовала, знала, почему меня хотят заполучить в Минск, и очень, очень боялась Ермаченко... Он рассчитывал на дядькино завещание, но дядька теперь его не боялся, дядька убирал. Василь Русак рассчитывал на это тоже, но дядька не доверял и ему. Не по душе ему был и Кастусь Езовитов, член правительства БНР, который жил в Риге, он начал склоняться в сторону немцев, хоть и не искренне, а чисто внешне. Дядька не мог потерпеть и этого. Он говорил мне: «Езовитов, как генеральская кобыла, всегда хочет быть первым», а здесь нужно уметь быть и последним. Придет время, и первыми будем если не мы, то потомки наши, на свободной земле наших предков! Время это придет!!! Больше всего я ждала удара со стороны Ермаченко, это была хитрая штучка, к тому же у него в руках был мой муж... Я молилась Богу, чтобы дал мне силы быть стойкой...

Запаковали мы с Миколой в несколько чемоданов наш государственный архив, и он повез их к себе с намерением переправить во Францию. Я и до сего дня не знаю, как ему это удалось и удалось ли.

...А дядька угасал с каждым днем. 13 марта 43-го года, в воскресенье, я навестила его. Лежал он желтый, слабый... мало на что реагировал. Просил только, чтобы я так быстренько не уходила, чтобы немного посидела рядом. Отдал мне свой экземпляр завещания и попросил, чтобы часы его я оставила себе... Мы простились.

Когда назавтра я пришла в больницу, дядька Василь уже умер. Назавтра я все, что могла, оформила в похоронном бюро. Чехи с исключительной любез­ностью выделили для дядьки металлический гроб, чего в войну никому не делали. Мне думалось, что когда-нибудь мы соберем всех своих, живых и мертвых, и привезем в свой белорусский дом, который будет народным, роди­тельским, любимым домом для нас. Когда-нибудь, когда-нибудь...

Назавтра приехали Микола Абрамчик и Стась Гринкевич из Берлина, пришла пани Кречевская и мне стало легче... Назначили время похорон. В православную часовню на Ольшанском кладбище Перевезли тело умершего... Людей на похороны собралось множество, было много венков... Дядьку Василя положили рядом с его женой, ...могила была заранее куплена и рассчитана на двоих. Стоял там и памятник с выбитым знаком Погони. На памятник прикре­пили потом мраморную доску с именем дядьки. Его звания написать было нельзя. Не признавали и тогда независимую Белорусскую Народную Респу­блику. Гитлер и его генералы и не генералы строили т<���ак> наз<���ываемую> Новую Европу, тысячелетний немецкий рейх, где белорусам отводилось место неволь­ников, как и всем славянам. Принимая соболезнования от чехов и эмигрантов разных национальностей, я чувствовала, что отошел наш великий человек, который, как умел, честно представлял нашу Родину за границей.

...Итак, 14 марта 1943 года умер Василь Захарка, на его месте остались мы. Я, такая простая и почти деревенская, единственным оружием которой была неизбывная любовь к Белоруси, честность и мой талант. Микола знал языки, хорошо ориентировался в политике, имел уже практику борьбы за Белорусь. Все очень хотели узнать, кто же на место дядьки Василя? Мы пока молчали. У меня мороз шел по коже, когда я думала о Ермаченко, да и не только о нем... На поминки по дядьке Василю пошли, разбившись на группки. К нам пошли только пани Кречевская, Микола, Стась и я. Было нам грустно и все же хорошо в тесной своей белорусской семейке. Мы-то уж друг другу доверяли. Пани Крече­вская передала тогда Миколе белорусский паспорт Петра Антоновича Крече­вского и старую, огромную статью из американской газеты (не помню назва­ния) о провозглашении 25 марта 1918 года Белорусской Наррдной Республики.

Назавтра мы все вместе поехали в Маджаны, перебирали, сортировали и отбирали, что из Белорусского архива дядьки Василя нужно немедленно вывезти. Скромные его вещи мы после дезинфекцииотдали все Стаею Гринке­вичу. Он повез их белорусам, работавшим в Неметчине... Так мы договорились с дядькой. Сортировать архив нам никто не мешал. Никого из немцев не было на похоронах, и казалось, они ничего не знают. Отбрасывая ненужное, Микола просто отодвинул коробочек из-под спичек. Я подняла его, и мы нашли в нем чудесные белорусские значки еще 1918 года с Погоней. Благословенно все, к чему ты прикасаешься, сказал мне Микола и как-то странно на меня посмотрел. ...Все наиболее ценное мы упаковали и перевезли к нам. Там переупаковывали, чтобы везти дальше. В это время пришел Забэйда-Сумицкий. Его не впустить мы не могли. Я продолжала стоять на коленях и паковала. Взяв в руки государ­ственную печать, я сначала ее поцеловала. Интересно, что об этом случае сказал мне на следствии следователь... А может, сам Микола когда-нибудь рассказал об этом...

Итак, друзья поехали, повезли с собой часть архива, потому что мы очень боялись, и не без оснований, что немцы положат на него глаз. А пока что я ходила как в дурмане, все думала: что будет дальше? Никакой власти нам это не давало, но мы были счастливы сохранить прошлое, факт и традицищ провозгла­шения независимости нашей, что для каждого народа святыня.

...Время шло, дядьку Василя напоминало все. Теперь только стало ясно, как этот тихий и скромный борец высоко нес имя Белоруси. Не к кому было поехать, не с кем посоветоваться, только на его могилу. Не было больше людей в Праге, для которьіх белорусское дело было бы важнее личного. Дядька насквозь их видел и знал, что в случае чего они адъютанты, а не командиры и положиться на них нельзя.

...Активным был только Ермаченко, даже больше, чем следовало, но его активная деятельность определенно лила воду не на нашу мельницу. Бокача как- то нагло и решительно спровадили в Неметчину на работу.