Сборник Коллектив авторов - Звать меня Кузнецов. Я один.

Евгений Евтушенко утверждал: «Особенность его поэзии — скрупулёзность деталей — была особенно драгоценна в тогдашнее время декларативной неконкретности: „А я гремел оконным шпингалетом, похожим на винтовочный затвор“, „И где на подоконнике застыли столетника зелёные рога“. Подчёркнутая будничность, неходульность ваншенкинских стихов были в то время [речь о 50-х годах. — Ред .] равны тихому, но убеждённому мятежу против ложного пафоса бесчисленных волго-донских и прочих циклов».

Давид Самойлов однажды публично назвал Ваншенкина поэтом среднего уровня. Но это не помешало стихотворцу и в советскую эпоху, и в постперестроечное время без конца получать государственные премии. Видимо, у властей отсутствовал хороший литературный вкус.

В конце 1987 года Ваншенкин публично выразил своё возмущение тем интервью, которое дал Юрий Кузнецов газете «Книжное обозрение». В своей статье «Потребность в исцелении» («Советская культура», 1987, 22 декабря) он заявил, что Кузнецов якобы решил «утверждаться в собственных глазах, уничижая других» и поэтому мимоходно низвергнул художественные авторитеты. К числу авторитетов Ваншенкин относил и себя любимого.

Насколько остра проблема идейно-эстетического воспитания молодых, показывает выступление Ю. Кузнецова. Посвятив своё выступление «быту» и «бытию» в современной поэзии, он в один ряд поставил крупнейшего поэта современности Леонида Мартынова и Игоря Шкляревского, автора первых книг. Нельзя в таком тоне говорить о Мартынове, авторе «Лукоморья», «Первородства», «Гипербол», сводить его творчество к «бытовизму» на основе одного неудачного стихотворения. Л. Мартынов всю жизнь боролся с «бытовизмом», за что ему немало попадало от критики.

Валерий Дементьев

(Из выступления 16 декабря 1975 года на четвёртом съезде писателей России).

Дементьев Валерий Васильевич(1925–2000) — партийный критик, специализировавшийся в основном на советской поэзии. В разные годы он выпустил посредственные книги о творчестве Александра Прокофьева, Ярослава Смелякова, Леонида Мартынова, Сергея Орлова и Александра Твардовского. Главная беда этого критика заключалась в том, что он всю жизнь в первую очередь стремился угодить начальству и редко когда говорил и писал правду.

…Безусловность этого поэтического явления соединяется для меня лично с ощущением некоторой его чуждости и непонятности.

Елена Ермилова

(«Москва», 1975,№ 6).

Ермилова Елена Владимировна(р. 1932) — литературовед, специалист по Серебряному веку. Почти всю жизнь она проработала в Институте мировой литературы им. А. М. Горького. Будучи женой влиятельного критика Вадима Кожинова, Ермилова, в отличие от мужа, меньше всего в своих статьях касалась политических взглядов поэтов. Её в первую очередь интересовали тексты. Может, поэтому она лучше мужа смогла понять природу творчества современных стихотворцев.

Оказывается, что имитация мысли встречается сплошь и рядом и выглядит вроде бы вполне пристойно, в то время как поддельное чувство фальшивит нестерпимо на любой слух.

Юрий Кузнецов, выпустивший, кстати, уже не одну книжку, также склонен к этому поэтическому недугу:

Чёткая форма постулата предполагает, как минимум, итог зрелой и оригинальной мысли. Однако стих Ю. Кузнецова в данном случае идёт проторённым путём обиходного смысла, частушечной банальности и картинной очевидности. Кроме последнего сопряжения мужчины со звездой. И хотя критик И. Ростовцева в рецензии на сборник Ю. Кузнецова (в «Литературной газете») усматривает в этом отвлечённо-возвышенном сопоставлении сакраментальный смысл, отзвук чуть ли не таинственной «этики космоса», усвоенной поэтом, трудно всё же не признать здесь образную необязательность, очевидную зависимость от звонкого витийства, от пышного «восточного» красноречия.

Так возникает иллюзия поэтического открытия. Но — мимолётно; тем горше, непримиримей и щепетильнее последующее отрезвление от ритмического гипноза. Если проанализировать этот краткий, сиюминутный эффект, то окажется: «стилистика» исполняет роль содержания, готовая форма, несущая в себе отпечаток традиционного замысла, начинает это содержание собою имитировать и подменять.

Но до чего же неудержимо привлекательна бывает для Кузнецова эта сулящая острые эффекты и крупные свершения мысли форма! В «Возмездье» поэт настойчиво извлекает притчевую многозначительность из житейского, «голого», а точнее — «уголовного» факта, инсценированного случая, хотя единичный случай никак не приобретает общего смысла.

Причудливо-назидательная иллюстрация к «не убий» с явными профессиональными потерями («глаза» — и «очи» в прямой речи) и очевидной вымороченностью замысла… Благородная, испытанная талантами форма всегда выдаёт несостоятельность случайного, мнимого, фиктивного содержания. Жанровое кокетство поэзии противопоказано!

Склонность к формальным играм подводит порой и вполне жизнеспособный стих с неоспоримыми приметами авторства. Так случилось с сочинением Юрия Кузнецова «Память»:

Сознаемся в противоречивом и даже болезненном впечатлении от этого настроенного на высокую ноту стиха. В нём явный, режущий слух разлад между образной изысканностью и трагической прямотой содержания. Метафоры в нём слишком отвлечённы, чтобы трогать, слишком красивы — вопреки ситуации! Слишком эффектны и умозрительны…

Как некстати отвлекается автор на трагическую драпировку строфы! Такой умело декорированный стих не может быть трагичным. Он кощунственно красив для трагической ситуации.

Не надо поэту быть слишком изобретательным. Можно ненароком упустить сам стих, его живые, органические свойства.

Это именно по поводу стиховых шарад высказался довольно горячо Н. Заболоцкий: «Нет! Поэзия ставит преграды нашим выдумкам, ибо она не для тех, кто, играя в шарады, надевает колпак колдуна».

А самое главное, что Ю. Кузнецову колпак колдуна ни к чему, и без того его отборные стихи сверкают резкой, самородной мыслью.