Сборник Коллектив авторов - Звать меня Кузнецов. Я один.

— А бывали ли вы на творческих семинарах Юрия Кузнецова в Литературном институте?

— Нет, к сожалению. Он сам мне говорил: «Ну, что же ты… Пришёл бы ко мне на семинар». Стал рассказывать, о чём он вообще с поэтами говорит, какие темы затрагивает — очень важные, вечные темы. И я сам пожалел о том, что долго не ходил, пообещал ему прийти и… так и не получилось. А действительно надо было всё это записывать. Потому что даже те разговоры, которые происходили, когда мы с ним несколько раз оставались один на один в редакции «Нашего современника», были очень значительны. Он тогда писал поэму «Сошествие в ад», прочитает — что-то прокомментирует… Однажды стал мне рассказывать, как он землю видит нашу, космос… Это было чрезвычайно интересно!

Обычно я, когда к нему ехал, какие-то вопросы готовил. Потому что просто так — «привет-привет», «как дела» — бессмысленно общаться. Кроме того, если не было предмета, то часто паузы возникали… не тягостные, но… он погружался в себя, в свои думы, потому что то, что он носил в себе, его дар ко многому его обязывал, и в нём постоянно всё это жило, роилось… В бытовом плане он практически не общался, всегда говорил о литературе, о философии, о религии. Хотя в момент отдыха мог и пошутить, мог и отвлечься, но если он вдруг замолкал и собеседник тоже не поддерживал разговор, это молчание могло продолжаться очень долго. Потом он опомнится, скажет: «Ну, шо?», «Как там у тебя с работой?..». «Ну, а чего стихи? Пишешь?..».

Конечно, я тогда уже смутно подозревал, что беседы эти были не шуточные.

В памяти осталось, как мы сидели однажды (в одну из первых встреч), он — молчит, молчит, я тоже — молчу… И вдруг он говорит: «Куда всё это девается?..» Я встрепенулся: «Что всё, Юрий Поликарпович?». «Да вот всё это… Этот вечер. Вот мы с тобой говорим. Слова, которые только что были сказаны, разговор этот, прошлые дела, поступки… Где всё это теперь?..». В кресле так сидит задумчиво, руки опущены: «Куда это всё уходит?..». Это мне сильно в память врезалось. Поневоле задумаешься: действительно, а где же всё это теперь? Куда подевалось? — и лишь молчанием вторишь ему в ответ.

— Расскажите, пожалуйста, как вы в первый раз встретились с Юрием Поликарповичем, как познакомились.

— Точно дату знакомства я не вспомню. Это было начало 78-го года, зима. Мы с моим приятелем, молодым поэтом Игорем Селезнёвым, оказались в ЦДЛ-е. Часто ходили в молодости. А к тому времени вышла уже вторая книжка Кузнецова «Край света — за первым углом», и его творчество уже привлекло к себе сильнейшее внимание. Оно уже тогда многим мозги поотшибало, произвело потрясение — именно поэтически, — потому что никто не подозревал, что можно так писать. Я помню, в ЦДЛ мы сидим с этим моим приятелем, вечер был, темно уже, и он говорит: «Вон Кузнецов идёт! Подойдём к нему — познакомимся?». Но предупредил меня, что он человек очень нелюдимый и всех отшивает. Я говорю: «Ну, давай». А я Кузнецова раньше никогда не видел, но стихи его уже читал и был, конечно, очень заинтересован предстоящей встречей. И вот он идёт по фойе — высокий такой, как сейчас помню, с прямой осанкой, с высоко поднятой головой, не глядя по сторонам. (Он никогда не ходил, оглядываясь. Только если окликнешь, — повернётся, а так — идёт и идёт, как танк.) И вот мы догнали его, говорим: «Здравствуйте, Юрий Поликарпович! Мы молодые поэты, хотели бы вам стихи показать…». Ну, он так приостановился и говорит: «Ну, не сейчас, наверно?..» (так как-то немножко нерешительно) «У меня встреча… Впрочем, пойдём со мной.» И повёл нас. А шёл он в ресторан. И мы, значит, за ним. Помню этот дубовый зал, слева столик стоял, а там его уже поджидал человек (приятель или земляк, как почувствовалось по разговору). И он нас пригласил: «Садитесь». Мы сели, и сидели так вчетвером: Юрий Поликарпович, его земляк или друг и мы двое. Как сейчас помню, лицо у Кузнецова было такое (поразило меня): черты спокойные, очень величавые, эпические, я бы сказал (я так отметил для себя), былинные. Какое-то спокойствие, покой на лице. Хотя лет ему было тогда сколько? 36 или 37… Но выглядел он взрослее, не соответствовал своему, я думаю, физическому возрасту из-за того, что казался умудрённее — каким-то уже пожившим на свете немало лет… Мы заговорили, и я высказал удивление: «Вот как Вы неожиданно вышли на общее обозрение, уже созревшим совершенно поэтом…». А он говорит: «Ну, как Илья Муромец, на печи долго сидел, а потом встал…». Себя так вот сравнил с Ильёй Муромцем. И мне показалось это тогда очень правдоподобным сравнением… Не помню, как шла беседа, какие вопросы задавались, но помню хорошо, как к нему подскочил такой критик, поэт — Станислав Золотцев. Имя это было нарицательным среди молодых поэтов, мы знали, что он критиковал тех, кто повыше, и этим прославился. И Кузнецова он несколько раз боднул… И вот мы сидим, а он подходит и что-то спрашивает у Юрия Поликарповича. А Юрий Поликарпович (меня это поразило), не поднимая головы: «Я ем». Вот так вот обрезал — «Я ем»! И всё. На этом общение прекратилось. Он не сказал: подойди попозже или что-то такое. «Я ем». И вот эта его такая ещё медвежья поступь… Меня это всё поразило. Он ничего, конечно, не спрашивал, какие мы стихи там пишем, где печатались. Просто было общение… Сидели недолго, может быть, час или полтора. Потом он засобирался куда-то с этим своим приятелем (по-моему, домой к себе). И дал свой телефон: «Позвоните, договоримся».

Через несколько дней я ему позвонил. Он спрашивает: «Кто звонит — чёрный или белый?». Я так не понял сначала, говорю: «Ну, в ЦЦЛ-е мы сидели…», а он имел в виду, что Игорь был чёрный на цвет, а я более светлый (именами-то мы так и не представились). Время назначил — не в тот же день, а через несколько дней — дал адрес. Я Игорю сказал, мы приготовили стихи и приехали. Это был вечер. Дали ему стихи. Он прочитал. И стал говорить о том, что… вот — «есть объём», «есть пространство, воздух». «В поэзии, — говорит, — важно, чтобы вектор был. Заметьте, у Лермонтова — Белеет парус одинокий / в тумане моря голубом. / Что ищет он в краю далёком, / Что кинул он в краю родном… (здесь ширина, векторы расходятся по горизонтали). Под ним струя светлей лазури, / Над ним луч солнца золотой… (здесь по вертикали)». И говорит: «Вот смотри: вектора, направленность прослеживается — по вертикали: верх — низ, и по горизонтали (просторы): Запад — Восток… У поэта это всегда есть — объём!». Я думал, ну что Лермонтов?.. А именно на этом примере из Лермонтова он нам зримо всё объяснил. И в моих стихотворениях он что-то такое отбирал. В общем, довольно одобрительно отнёсся. Принял. Не хочу тщеславиться, но стихи Игоря он забраковал. Очень резко. Сказал, что это всё искусственно, манерно. «Ну, что это такое?!» — прямо при нём возмущался. Не принял, короче. И в следующие походы я уже один ходил. Игорь потом приготовил другую подборку для следующей встречи, но уже позже без меня ходил. Игорь долго выбирал, старался и подобрал стихи… и вроде бы как-то Кузнецов к нему, не то чтобы благосклоннее отнёсся, но уже общался. Хотя Юрий Поликарпович, когда читал его стихи, одно стихотворение всё-таки отметил — сказал, что интонация там удивительная. Стихотворение такое было: «Маросейки больше нет, / Маросейки нет на свете. / В наших окнах белый свет, / Как тогда на Маросейке…». И вот он его отметил, сказал: «Здесь интонация необычная». Кузнецов интонацию выделял в стихах очень сильно, музыкальное начало. Ну и всегда отмечал жестом, зрительно; если какая-то особенность есть, он это подчёркивал…