Сборник Коллектив авторов - Звать меня Кузнецов. Я один.

(«О!» — говорит.)

Это гениально! «Вот, — говорит, — космос!» «Во! — говорит. — …В которой с каждым я мгновеньем / Всё невозвратнее тону!..». То есть он умел находить у настоящих поэтов именно то, что надо ценить. (Стихов двадцать, я помню, прочитал.) «Чудная картина, / Как ты мне родна…». Потом — «Пчёлы»:

— ну и так далее…

Про одно стихотворение он сказал, что его испортил Фету Тургенев. Тургенев любил его редактировать и испортил стихотворение. Вот это (он тоже читал его): «Шумела полночная вьюга / В лесной и глухой стороне…». Ещё вот на это он обратил внимание:

Говорит: «Облаком волнистым / Прах встаёт вдали… Прах! — говорит, — был у Фета. А Тургенев ему исправил на пыль. Получилось глупо: Пыль встаёт вдали… Не видать в пыли… Два раза „пыль“!».

И вот он этот сборник Фета так — наудачу — взял, кусок большой прочитал, а дальше не стал: «Ты, понял?!..» — говорит. Я ему: «…даааа..». А приехав домой, я сразу отыскал эти стихи. Отыскал, посмотрел его глазами… И понял, что эти стихи, выделенные Кузнецовым, отличаются чем-то от всех других фетовских стихов… А вот в предисловии к книжке «Крестный путь» он, кстати, выделяет другие стихи Фета… Там, обратите внимание, — «Севастополь»… Вообще, о Фете он всегда говорил не то что, с придыханием, но… ценил его очень. «Очень, — говорит, — зримый. Потрогать можно».

Так, дальше, Тютчева ещё… Он не только Фета, конечно, в тот вечер читал. Фета отложил, Тютчева достал. Но Тютчева меньше… Вот ещё стихотворение Фета вспомнил:

А вот, выше: «Я жду… Соловьиное эхо…» — тут вот на что он обратил внимание —

Он выделял: «Звезда покатилась на запад!..».

— Да, это он использовал в стихотворении «Распутье»: «И звезда на запад покатилась / Даль через дорогу перешла…».

— Точно. Потом, очень сильные сомнения у меня — нет ли влияния Фета вот на это стихотворение Кузнецова: «…Без адреса, без подписи, без даты / Забытое письмо вчера прочёл…». «Поклонная и мягкая строка / Далёкое сиянье излучала…». Гениальное стихотворение! Но я у Фета нашёл очень похожее по интонации, по самому строю. Это к вопросу о заимствованиях. Настолько узнаваемо, что я в своё время вздрогнул. Может быть, он даже что-то говорил об этом… «Старые письма» у Фета называется:

«Души не воскресит…» — а у Кузнецова «Никто не вырвал имени на свет»… Хотя это далековато всё-таки от его стихотворения…

— Кузнецов, кстати, это стихотворение читал в Лужниках. Есть видеозапись: вечер поэзии в Лужниках. 76-й год. Симонов вёл. Там Друнина, Евтушенко, Вознесенский, Окуджава ещё выступали… Кузнецова Симонов представил как самого молодого поэта. И он прочитал одно единственное — как раз вот это — стихотворение — «Я в поколенье друга не нашёл…».

— А ещё был вечер (по телевидению передавали), где поэты читали свои любимые стихи других поэтов. Вознесенский там читал «Чёрного человека» Есенина, а Кузнецов читал Павла Васильева — стихотворение «Наталья», в котором Павел Васильев сравнивает женские руки с лебединой шеей. Я знаю (Кузнецов мне тоже читал это стихотворение), что Павла Васильева он ценил. Говорил: «Гений!». Выделял его поэму «Христолюбивые ситцы». Сильная вещь.

А вот ещё у Фета: «Какая грусть. Конец аллеи. Опять с утра исчез в пыли. Опять серебряные змеи через сугробы поползли…». Серебряные змеи — это позёмка… Эту строку, кстати, отмечал ещё Бунин…

— Да, это тоже есть у Кузнецова в «Змеиных травах: „А впереди через насыпь Серебристые змеи ползли…“».

— Да! Ну, Юрий Поликарпович!.. Но ведь строку «Белеет парус одинокий…» Лермонтов тоже взял у Бестужева-Марлинского… Однако в плагиате его не обвинишь. Надо именно «уметь взять», как Кузнецов говорил. Чужое становится своим, если взято талантливо. Это всё равно, как лиса в басне Крылова виноград хотела бы сорвать, да не может. Чужое можно взять только силой таланта, и чем больше талант, тем меньше заметно так называемое «заимствование». Причём Кузнецов ведь не скрывал, не боялся того, что узнают. Наоборот говорил с удивлением: «Странно, даже никто не заметил». Поражался, что критики, читатели такие необразованные…

Потом он переводные стихи стал показывать. Не помню авторов, но про «Пьяный корабль» он сказал, что все переводы плохие. (Свои он тогда, по-моему, не читал.) Далее… вот «Руки по швам, руки по швам!..», помните, стихотворение Кузнецова? («Моросящий дождь».) «Это же, — говорит, — Киплинг! Я взял саму интонацию у него». Достал стихотворение Киплинга. Я сравнил, — действительно! — тот же ритм…

— А про свою работу над переводами он рассказывал что-то?

— Помню, нужно было переводить поэта славянского — то ли чешского, то ли югославского, — и братия литературная быстро разобрала всё самое лакомое, лёгкое. А зарабатывать ведь надо как-то. И всю эту оставшуюся груду подстрочников Кузнецов сгрёб, принёс домой, посидел, вник, — какая где рифмовка, какой строй стиха, — и стал быстро работать, переводить. А я тогда пришёл к нему в гости и как раз застал его в момент азартной работы. У него дело уже шло. Решили сделать паузу… Он говорит: «Ну, может быть, ты пока организуешь чего-нибудь? Вниз спустись в магазин…». Я прихожу назад — а он уже то ли строфу, то ли стихотворение написал, не помню. Но помню, что — поразился темпом его работы. Он ещё сказал мне, что всё допереводит за неделю. А там было листа два, наверно…