Сборник Коллектив авторов - Звать меня Кузнецов. Я один.

— Юрий Николаевич, я уже как-то обращался к Вам с просьбой поделиться воспоминаниями о Юрии Кузнецове. Помнится, раньше Вы уклонялись от интервью по причине того, что до сих пор не воспринимаете Кузнецова как покойного. Но время летит…

— Да, седьмой год уже пошёл, как похоронили Юрия Кузнецова, и, как нарастающий вал, увеличивается крут людей, якобы «близко знавших его», ну прямо лучшие друзья были! Но вся штука в том, что у Кузнецова не было друзей. Он был одинок, страшно одинок. Это был человек трагической, можно сказать, судьбы, живший трудной внутренней жизнью, в борениях с самим собой. К нему вечно лезли с водкой, потому что каждый хотел быть ближе к нему; и все, с кем он выпивал, считают, что он им был друг и они ему были лучшие друзья. На самом деле это не так…

Я, наверное, единственный из близко знавших его, кто не выпил с ним ни грамма, потому что знал, что за самой лёгкой выпивкой у него мог последовать тяжёлый запой. Как же я мог брать на себя такой грех! Случалось, что я попадал к нему в период, когда он был уже «в развязке» и протягивал мне стакан: «Ну, шо, не будешь, да? Я знаю, ты не будешь…»

Однажды я пришёл к нему в «Наш современник». Он был уже крепко «подшофе», рядом сотрудница журнала (не буду называть её имени, поэтесса), дым у них там коромыслом, стаканы стоят с водкой, а закуски не видно… Он мне говорит: «Могутин, где тебя носит?! Я тебе подарок принёс, а ты не идёшь… Я — кто? Классик! И за тобой должен бегать?!..» И протягивает мне трёхтомник Афанасьева «Поэтические воззрения славян на природу», который был детищем его, над которым он работал и который питал его собственное творчество. А поэтесса эта, тоже хорошо навеселе, канючит: «Юрий Поликарпович, а мне?»

А он бычьи свои глаза на неё уставил: «Ду-ра! Ты кто?!» — «Юрий Поликарпович, ну вместе ведь работаем…» — «Ты кто?! Это же — Могутин! Лучший поэт Москвы!» — потом мхатовская пауза — «Ну, после меня, конечно… А ты кто?!» — и ко мне: «На, тёзка, не потеряй». И вот стоит у меня этот его подарок, смотрю на него с грустью…

— А познакомились вы когда?

— Первое наше с Кузнецовым — «шапочное» — знакомство относится к началу 80-х годов, в бытность мою слушателем ВЛК. Познакомила нас завуч Высших литературных курсов Нина Аверьяновна. Время от времени мы встречались то в стенах Литинститута, то в ЦДЛ, здоровались, обменивались двумя-тремя случайными фразами, и только.

Снова случай свёл нас через десять (или чуть больше) лет в писательском посёлке Внуково, на даче отца моей жены — М. П. Лобанова. Одно время мы с женой жили там в одном коттедже с Кузнецовым, и наша лоджия была аккурат под лоджией Кузнецова. Там мы виделись практически каждый день, иногда и не по одному разу.

Однажды он при встрече сказал:

— Тут мне книгу одного поэта подарили.

И вытаскивает из кармана плаща мой сборник стихов «Жар под пеплом» (М.: Сов. писатель, 1984).

Дело в том, что Нина Аверьяновна имела обыкновение при случае покупать книги своих бывших выпускников (благо, тогда они копейки стоили) и дарить преподавателям института. Эта добрейшая и преданная институту женщина ко всем нам, вне зависимости от возраста, относилась как к родным чадам, радовалась каждой нашей публикации, а тем более отдельному изданию, и оповещала об этом событии институтских коллег.

— Нина Аверьяновна, что ль, дала? — догадался я.

— А вот это секрет, — напустил таинственность Юрий Поликарпович, пряча книжку в карман.

Помню и другую нашу встречу. Стояла грибная осень, каждый день с утра я уходил с корзиной в ближние перелески. Выхожу из коттеджа и носом к носу сталкиваюсь с Кузнецовым. Он оглядел мои сапоги, плащ: «Грибы-то хоть есть?»

— Если бы не было, не ходил бы.

— Что-то ты, сосед, совсем белый стал? — кивнул он на мою седую голову.

Я огрызнулся:

— Будешь белым! Ты же мне пеплом всю голову засыпал. Стряхиваешь вниз, а мне на голову летит.

— Правда, что ль? — удивился он. — Вот отчего, значит, ты побелел… (Смеётся).

— Кстати, интересно по поводу дачи и пепла. У Ю. П. ведь есть стихотворение (я от кого-то слышал, что в нём имеется в виду Устинов) — «Стихи от имени соседушки по даче, Что жил внизу и видел мир иначе»: Я пил без любви и отваги. / Но жил Кузнецов надо мной. / Он жёг на балконе бумаги, / И пепел витал над землёй. // Был день безмятежен и светел. / А мир мой был пуст и уныл. / И лёгкий Божественный пепел / Я тщетно руками ловил.

— Это стихотворение, очевидно, написано позднее того времени, о котором я говорю. Насколько я знаю, Валентин Устинов переехал на лобановскую площадь после того, как Михаил Петрович переехал на место Старшинова. Впрочем, все эти бытовые подробности читателю не интересны…

Все те мимолётные наши встречи во Внукове, однако, не переходили в отношения приятельские. Человек абсолютно не тусовочный, я никогда не набивался на общение с Кузнецовым и со стихами своими к нему не лез. И, тем более, он, — с известной гордыней, уже вкусивший славы, поэт — ко мне в гости не напрашивался.

Новый виток наши отношения получили после рождения моего младшего сына.

Два года подряд с женой и Глебом я жил с весны до осени в Переделкине, на даче Личутина. А Володя Личутин такой шустрый, ловкий, несколько раз всё заглядывал мне через плечо: «Юра, что ты там всё пишешь? Показал бы. А то всё пишешь-пишешь, а ничего не показываешь».

Я говорю:

— Ты ведь тоже не показываешь.

— Ну, у меня-то роман! Что же, я тебе тысячу страниц текста разложу? А стихи-то покажи.

Дал я ему стихи.

Он: «Дай ещё! Ещё дай!»

И тихой сапой отнёс Кузнецову в «Наш современник» без моего ведома.

Вдруг звонит Кузнецов:

— Могутин! Я что, за тобой бегать должен?

— А что случилось?

— Ну, что? Хоть бы поинтересовался… Вот подборку твою в «Нашем современнике» даю.

— Как это?

— Ну, Володя Личутин принёс — я отобрал. Интересная подборка получается, крепкая. Фотографию-то хоть принеси…

Вот с этого дня начались наши творческие отношения. За четыре года — с 1999-го по 2003-й — он дал семь подборок моих стихов — количество небывалое для нашего «современника». Он давал, получается, часто по две подборки в год. Не появляюсь — звонит. Насколько я знаю, Кузнецов мало кому звонил… После стольких лет непечатания и умолчания моего имени в печати Юрина поддержка была для меня равнозначна спасательному кругу для утопающего.

Конечно, сразу же появились и «доброжелатели». «Почему Кузнецов всё время печатает Могутина, а не меня?» — возмущались получившие отлуп от Юрия Поликарповича. Ответ, видимо, нужно искать в текстах отвергнутых…