Николай Молчанов - Огюст Бланки

— Нам приказано стрелять в вас при малейшей попытке побега. Если на крепость нападут извне, чтобы освободить вас, то мы имеем приказ застрелить заключенного. В крайнем случае нападающим достанется только ваш труп.

— В наши дни, господин комендант, — ответил насмешливо Бланки, — таких попыток не делают. Если бы и решились на это, то вы понимаете, что, кроме моего трупа, останутся еще и трупы гарнизона.

— Это я знаю, — ответил комендант и удалился.

Вскоре является тюремщик и велит ему следовать за

собой. Пройдя две двери, они выходят во двор, где ждут два солдата с обнаженными саблями. Затем под их охраной Бланки проводят наверх по лестнице на открытую платформу, огражденную со всех сторон решеткой. Теперь

Бланки видит с одной стороны безбрежное море, с другой — отдаленный берег с двумя селениями, в. одном из которых возвышается колокольня церкви. Крепость занимает всю небольшую скалу. Бланки хочет посмотреть на наружные стены и подножие крепости и идет к решетке, но его немедленно хватает тюремщик.

— Вам запрещено смотреть на море.

Значит, остается только небо. Три четверти часа Бланки имеет возможность подышать свежим воздухом. Такие прогулки устраиваются дважды в день. И каждый раз весь гарнизон крепости приводится в боевую готовность. Вот как сам Бланки описывал эти прогулки, которые были серьезным событием не столько для него, сколько для охраны, которую здесь держали только из-за него одного: «В определенный час весь конвой становился под ружье и поднимался подъемный мост. Гром его цепей возвещал заключенному, что настал час прогулки. У входа на лестницу его ждал солдат с обнаженной саблей, а на платформе стоял солдат с заряженным ружьем. Надзиратель следовал по пятам узника. После прогулки солдата отпускали, а под его окном неотступно стоял часовой. Мост с тем же шумом опускался, и опасность для форта и гарнизона миновала. А опасность заключалась в следующем.

Ужасный старик, который едва держался на ногах, мог ведь повалить и убить на платформе тюремщика и часового, сбежать по лестнице, изрубить в дверях солдата с обнаженной саблей, а еще ниже — стоящего под окном часового, пройти через переднюю, уничтожая по пути стражу, выбить дверь в кордегардию, уничтожить восьмерых солдат, дежурящих там, опустить своими силами подъемный мост и, наконец, броситься в море и плыть до берега под огнем уцелевших 15 солдат и 9 пушек крепостной батареи. И чтобы совершить ряд этих подвигов, заключенный имел деревянные башмаки и собственные кулаки».

В разных тюрьмах, в которых успел побывать Бланки, на узника часто угнетающе действовала мертвая тишина, безмолвие могилы. Здесь Бланки страдает от невероятного шума. Каждые полчаса обходы, смены часовых, проверки. Все это сопровождается громкими криками, топаньем тяжелых ботинок, лязгом оружия, грохотом дверей, решеток, замков. Кроме того, в крепости была кухня, кухарка которой очень любила громкое, почти непрерывное пение. Двое ее детей тоже производили адский шум и вопили изо всех сил. Мучимые скукой, бездельем, тоской солдаты невольно подражали кухарке и распевали на все голоса. А камера Бланки обладала удивительным акустическим свойством. Любой звук со двора как бы усиливался здесь. Бланки, который старался вообще не обращать внимания на охрану, не выдержал и обратился к коменданту:

— Вы заключили меня в могилу и обязаны по крайней мере дать мне покой могилы.

— Я не могу помешать петь моим людям, которые скучают.

— Но ни в какой другой тюрьме такие скандалы не допускаются. Тишина должна царить во всех тюрьмах и помещениях, где находятся заключенные. Она должна соблюдаться и в вашей Бастилии.

— Это не Бастилия и не тюрьма, а казарма.

— Казарма? Но в казармы не запирают политических узников и «железных масок», которым запрещают говорить с кем бы то ни было. А между тем мне здесь запрещено обращаться с вопросами и тем более — запрещено отвечать мне.

— Да, вы — нечто вроде «железной маски».

— Ив какой это казарме совершаются постоянные обходы, раздаются бешеные крики: «Кто идет?» Ваша казарма — Бастилия Людовика XIV — попытка возвращения к старому режиму, надругательство над всеми законами. Здесь царствует произвол старой монархии. Меня привезли сюда воровски, ночью. На протяжении многих месяцев я не видел и тени гражданского чиновника судебного ведомства. Я здесь во власти безграничного насилия.

— Ваше положение очень просто. Вы здесь военнопленный, и я вас содержу как такового.

— Что это — насмешка? Я военнопленный? Меня взяли не на войне, я — политический заключенный. А кроме того, где это видано, чтобы даже военнопленного держали запертым в каземате, лишили всякого общения с внешним миром и водили на прогулку с приставленной к груди саблей? С каких пор объявляют военнопленным, что при малейшей попытке освобождения их расстреляют и выдадут лишь трупы? Форт Торо — Бастилия старого режима...

Как-то странно выглядит этот диалог. Бланки, конечно, понимал, что любой разговор с комендантом крепости ничего не даст, что тот лишь выполняет данные ему инструкции. Почему же он отказался от обычного игнорирования охраны, которую он словно не замечал? Видимо, просто прорвалась естественная потребность в каком-то человеческом общении. Подобно тому как узник вдруг бросается с кулаками на стену, так и Бланки был выведен из терпения стеной молчания. Характерно упоминание в этой беседе «железной маски» — легендарного узника Бастилии времени Людовика XIV. «Железная маска» — таинственный заключенный, который провел в тюрьме несколько десятков лет и умер в ней. Никто не только не узнал его имени, но даже никогда не видел его лица. До сих пор историки не могут решить эту загадку.

Имя Бланки тоже стало тайной. Сохранился рецепт врача, выписанный на имя «узника замка». Так же его называли в прибрежных деревнях, где о нем рассказывали всякие сказки. Ни одна лодка не могла подплыть к форту Торо под страхом стрельбы. Два военных корабля бдительно охраняли остров, чтобы никакое судно не могло приблизиться к нему. Для доставки продуктов к форту Торо мог подходить только небольшой парусник, называвшийся «Надежда»...

Сколько горькой иронии в этом названии! Во всех прежних испытаниях у Бланки оставалась какая-то надежда. Теперь ее не осталось. Ему уже 66 лет, жизнь, состоявшая из неудач, позади. На исходе его физические силы. Он в полном тупике. Первая долгожданная победа его идей — Коммуна — уничтожена. Он мог только гадать о судьбе своих единомышленников и друзей. Живы ли они? Кто уцелел? Что происходит с Францией? Его собственное положение абсолютной изоляции, произвол, жертвой которого он стал, заставляли предполагать только самое худшее. Заживо погребенный Бланки переживал крайнюю степень человеческого несчастья. Как удержаться от того, чтобы не броситься в бессильном отчаянии на эти замшелые, мокрые, холодные и несокрушимые стены? Как сохранить ум, волю и жизнь?