Вадим Кожевников - Годы огневые

Чермак отступил на шаг, словно отстраняясь от объятий, и скромно добавил:

— Я сказал, что отблагодарю вас, и я это сделал.

Мне не хочется передавать вам слова офицера, обращенные к Чермаку. Не хочется также описывать горечь и отчаяние, которые охватили после этого старика чеха. И хотя товарищи убеждали юношу, что старик хотел поблагодарить его от души, что он — человек другого мира, юноша, багровый от гнева, говорил:

— Он решил, что я спекулянт, да? Да как он смел мне предложить это. Не желаю я его больше видеть. Идите сами целуйтесь с ним, если хотите.

Конечно, обижаться так горячо на старика, может быть, и не следовало, в самом деле, им руководили самые лучшие побуждения. После отъезда раненого офицера его друзья навестили старика чеха. Тог был очень расстроен и обижен. 11 когда ему пытались объяснить, почему так оскорбился раненый офицер его подарком, старик только махал руками и горестно говорил:

— Нет, вы русские — непонятной души люди. Ну, как можно отказаться от богатства, притом, когда человек еще лишен возможности зарабатывать себе на жизнь? Нет, нет, я просто не могу понять этого. Отказаться от богатства. Нет, это невероятно…

1945 г.

Пыльный и горячий большак. Жарко и пустынно.

И вдруг на дороге танки. Они мчались к реке, как тяжелое стадо на водопой.

Поднявшись из кустов, Саркисьян вглядывался в желтое, пыльное марево.

«Люки открыты. Танкисты сидят на башнях. Жарко, потому и сидят на башнях. Постой, что это такое — песня? Они ноют «Катюшу». Веселый народ — танкисты!»

Танк остановился. Командир машет рукой.

Саркисьян, улыбаясь, подходит к танку. Танкисты, спрыгнув на землю, ждут и тоже улыбаются.

Жестокий, хрустящий удар по голове. Он лежит на земле. Лицо в пыли, колено давит спину, шею стиснули пальцы, воняющие керосином.

— Сучкин сын, кажи переправу, сучкин сын.

Хватают за волосы, бьют.

Он носил пистолет по–кавказски — на животе. Резко поворачивается на спину, трещат волосы — стреляет.

На четвереньках бросается в обочину, потом к огородам. Из танка бьют пулеметы.

Потом он лежал в яме, где раньше брали для печей глину. Горела деревня, кричали люди. И было ему тоскливо, страшно, и не знал он, что теперь делать.

Это было 14 июля на реке Сож, возле деревни Студенец.

Так он узнал подлость и коварство врага.

В прошлом году Саркисьян поступил в стрелковое училище. Он хотел стать хорошим, умным воином. Но не знал русского языка. Тяжело было. Но он был волевым и самолюбивым. Ведь оказалось же, что в этой школе учатся люди 69 национальностей, и учатся хорошо. И он окончил школу с отметкой «отлично».

И сейчас ему было только 18 лет. И он ползал по лесу, где находилась его рота. Теперь танки прошли здесь. Он вынул из разбитой пушки замок и закопал в землю. Ломал винтовки. Но похоронить убитых товарищей уже не было сил.

Скитаясь по лесу, он нашел еще 17 таких же одиночных мстителей. Потом их стало 47. Разжились тачанками, вооружились по 4 ручных пулемета на каждую тачанку. Совершали налеты на обозы, полицейские и карательные отряды.

В августе он влился со своей группой в крупный партизанский отряд М.

С 12 партизанами он пошел в разведку. Внезапным налетом взял деревню. Оставил на улицах трупы 47 немцев, в доме комендатуры — 6 чиновников и коменданта с разрубленной головой.

Народ помогал мстителям. Когда узнали, что отряд сидит без курева, снарядили делегата. Делегат привез из–под самого Брянска 350 стаканов махорки. Партизаны отблагодарили жителей, выдав им 10 мешков муки из немецкого обоза. В деревне Литвиновичи немцы изнасиловали девушку. 20 женщин ворвались в сарай, где спали 4 немецких солдата, и задушили их.

Партизаны превратили немецкий тыл во второй фронт. На все злодеяния, которые приносили немцы мирному населению, партизаны отвечали карающими внезапными налетами.

Наша армия перешла в наступление. Отряд М. нежданно попал в окружение — в окружение своих же родных красноармейских частей.

— Я прошел хорошую школу, и теперь я хочу быть разведчиком, — сказал Саркисьян.

Он уходит в глубокие тылы врага.

На станции стоит немецкий паровоз. Саркисьян снимает ручку с противотанковой гранаты, закладывает запал и подбрасывает гранату в топку. Из железнодорожной будки выбегают три немца… и падают. Хороший маузер у Саркисьяна, пристрелянный.

Наткнулись на склад горючего. Восемь огромных цистерн закопаны в землю. Только железные крыши торчат.

Часовые лежали уже связанными, с пилотками в зубах.

А как взорвать склад, когда нет толу? Стали стрелять бронебойными по крыше, но не течет горючее. Попробовали трассирующими. Еле ноги унесли. Чуть было сами не сгорели.

С толом работать куда лучше.

Вдвоем с Ивановым они подобрались к немецкой комендатуре, заложили в подвал 18 килограммов толу — вот это был взрыв!

Потом, когда опи отдыхали в лесу, Саркисьян спросил товарища:

— Ты Давида Сасунского знаешь?

— Богатыря, что ли, вашего? — спросил Иванов.

— Сильный человек был, — сказал Саркисьян. — Но чтоб такой двухэтажный дом одной спичкой на воздух поднять — до этого и он не додумался, — и серьезно добавил: — Давид тоже за наш народ воевал.

Кстати, имя, данное Саркисьяну при рождении, — Наполеон. Но ему не нравится, когда его так называют.

— Зовите лучше меня Мишей, — говорит он. — Допустим, что это моя партизанская кличка.

И его все называют Мишей.

1945 г.

Шоссе напоминало русло реки, в котором внезапно иссякла вода. И но дну этой реки, по жирной и черной трясине, бесконечным потоком ползли грузовики, брели наши солдаты с подоткнутыми шинелями.

По обочинам шоссе лежали распухшие трупы немцев, похожие на утопленников.

Шоссе пересекали линии немецких укреплений. И в местах, где траншеи перерезали дорогу, были положены деревянные настилы. Выкорчеванные тяжелыми взрывами железобетонные колпаки дотов, раздробленные бревна накатов блиндажей, холодные глыбы разбитых танков — следы трехдневных боев на этом рубеже. И нежный запах оттепели перемешивался с острой вонью пороховых газов, и вся земля вокруг была покрыта черной и липкой сажей.

Ночью штурмовой отряд под командованием майора Александра Алексеевича Краевича первым прорвался сквозь эти две оборонительные линии вражеских укреплений и овладел трехэтажным дотом, прозванным «железной шапкой». На разбитом колпаке дота Краевич утвердил знамя. Правда, это был всего–навсего развернутый газетный лист с наспех нарисованной на нем звездой, вместо древка надетый на торчащий прут арматурного железа. Но даже если бы это было настоящее знамя из алого шелка, обшитого золотистой бахромой, значение подвига бойцов Краевича оно едва ли могло бы больш§ украсить.