Вадим Кожевников - Годы огневые

В тончайшей щели стыка плавится сталь, формируясь в шов, изящный, ювелирный и превосходящий своей прочностью стойкость — йа гигантское длительное рабочее напряжение — самих изделий.

Зрелище изысканного труда вызывает ощущение завороженности. Оцепенело, ненасытно смотрю, охваченный иллюзорным чувством кажущейся небрежной легкости расчетливых, лениво медлительных, грациозных движений, полных артистизма труда, непринужденной красоты его, достигнутой совершенством на грани виртуозности.

А он не замечает, что на него смотрят, как не замечают художники, упоенные своей работой, людей, толпящихся за их спиной.

Наконец я говорю ему, дотрагиваясь до плеча:

— Может, после смены встретимся?

Он отодвигает маску на затылок. На лице его отрешенное, озабоченное выражение. Косясь на стеллаж, он склоняется и с внимательной нежностью осматривает сварные швы. Потом произносит с облегчением:

— Ну что ж, лады…

Не то он адресуется ко мне, не то к самому себе…

И все–такн наша встреча с Михаилом Жаворонковым состоялась. Он пришел не один, а со своим другом, тоже электросварщиком, Андреем Кожемякиным.

Свое состояние при нашей первой встрече в цехе он объяснил следующими словами:

— Если работа хорошо идет, увлекаешься, время скользит незаметно. Бывает так: гудок, конец смены, а ты чувствуешь — еще не наработался. Идешь домой и подумываешь о деталях, которые еще не сварил, особенно когда работа новая, сложная… — Добавил с застенчивой улыбкой: — Без воображения в нашем деле качественную работу не дашь. Оно человеку высшее ОТК. Прикидываешь, куда тобой сваренные детали пойдут, какую им нагрузку нести, — Сообщил оживленно: — Наши парогенераторы большой мощности, при 570 градусах рабочее состояние давления у них 230 атмосфер, и каждая тонна пара обладает тогда энергией, равной 750 килограммам тринитротолуола. Силища! Вот и сознаешь свою персональную ответственность. Не кто–нибудь, а ты лично. Такая высокая ответственность, она человека над самим собой поднимает. Потом — приятно думать, что наша продукция — почти половина котельного хозяйства страны. База энергетики, что ли. С таким сознанием жить интересно, даже когда неприятности у тебя какие–нибудь происходят, считаешь — мелочь. Раз ты у такого главного дела стоишь и с его меркой на жизнь поглядываешь, — и себя уважаешь и товарищей по работе. С гордостью живешь. — Добавил строго: — Рабочая гордость — это не только сознание, но, если хотите знать, вопрос первой необходимости, от которой качество не только человека, но и труда его зависит. Вот вежливость! Ну что такое? Для некоторых только формалистика. А на самом деле в ней большой стимул. В каком настроении человек на рабочее место становится, так он и работает. Бывает, например: мастер или начальник участка повышенно поговорит со сварщиком. Есть закаленные на грубость, те ничего, отмахнутся и работают. А есть такие, что после грубости сядут на табурет и сигареты три подряд выкурят. И только после этого за сварку берутся, иначе в руке твердости нет. Иначе от нервозности шов у них дрыганный будет. Вот какой вред и человеку и производству приносит неуважительность друг к другу, непочтение к рабочей гордости. У нас на заводе «Красный котельщик» двадцать пять процентов — сварные работы. Сварщик — ведущая профессия. По нашему делу и по себе знаю, как важно в хорошем настроении на рабочее место стать.

Оглянувшись на Кожемякина, Жаворонков сказал:

— Вот Андрей, любит во время работы напевать. Если поет, значит у него все хорошо ладится. И знаете, очень приятно рядом с собой чувствовать такого товарища. Даже чужая радость тебя воодушевляет. Работа у нас тонкая, многодумная, для нее душевный настрой обязателен не меньше, чем квалификация, опыт, искусное уменье. Поэтому у нас в бригаде уважительность на высоком уровне. В нашем обязательстве — пятилетку в три с половиной года выполнить. Нормы выполняем равномерно и постоянно на сто тридцать восемь процентов и не потому, что собрались только люди равной квалификации, но и потому, что почитаем рабочую гордость каждого, стремимся к тому, чтобы у каждого хороший душевный настрой был, тогда и работа ладится. Грубость — даже такую, какая бывает панибратская между приятелями, — мы на работе не допускаем, чтобы не задеть, не раздражить товарища. Мы на своем опыте убедились, какая это сила — вежливость. Сколько она нервной энергии у человека сберегает. Да и вообще мы, люди рабочего класса, должны быть не только профессионально знающими, но и во всем самыми устойчивыми, надежными и самовоспитанными.

— То есть как это — самовоспитанными?

— А вот так, — горячо сказал Жаворонков. — Чтобы каждый из нас за рабочую гордость другого болел, свое рабочее сознание возвышал, звание рабочего на отметку коммунистического уровня подтягивал. Вот мы с Андреем Кожемякиным, прежде чем рабочими настоящими стать, прошли школу жизни. Хоть и подростками, а увидели, прочувствовали, какие беды после войны народ одолевал. Как трудно все было. Но по–настоящему нас, конечно, армия отшлифовала, как и многих других рабочих нашего возраста. И я прямо скажу: для рабочего класса армия наша сегодня просто человеческий университет. Сразу узнаешь, сто служил, а кто нет. И все наше поколение, отслужившее в мирное время в армии, узнавшее трудности жизни послевоенной, сегодня перед послешкольной молодежью такую же воспитательную ответственность несет, как рабочий класс первой пятилетки — перед теми, кто на производство пошел, когда уже индустриализация была налажена и вся жизнь значительно улучшилась.

Вот Андрей Кожемякин замсекретаря партбюро цеха, а я член партбюро. По рабочей линпи мы уже костяк, твердо стоим. Андрея недавно орденом «Знак Почета» наградили. Меня тоже наградили… просто даже очень высоко, Героем Социалистического Труда. Я даже не ожидал такого. Я, конечно, ничего такого особенного в своей личной работе не вижу. Живу ею. А как же иначе? Не я ее возвышаю, а она меня. Ну да ладно. Не о себе сейчас, а о послешкольниках, которые к нам в цех приходят. Не знают они недостатков, при которых мы жили. И это, конечно, хорошо, что тех трудностей нет. Но, с другой стороны, очень гладкой им жизнь кажется, и поэтому, если споткнутся, теряются.

Вот, например, Андрей Кожемякин после войны остался без отца. В семье — шестеро, а он кормилец. Мы с ним оба только шесть классов смогли окончить. Он кучером в колхозе работал, а я тоже за всякий труд брался, чтобы мать поддержать больную. И уже с квалификацией мы с ним в школу мастеров поступили. За три года десятилетку одолели. А молодые приходят готовенькие, с образованием. Мы в их возрасте в этом им уступали. Но силу, дружность, гордость рабочего класса им за школьную их жизнь где же было познать по–настоящему. Отсюда и бывает такое, что молодежь, как я сказал, иногда при первой трудности на работе в заводе теряется.