Петр Аршинов - Два побега

Наконец, последний этап. Мы получили большую корзину провизии, где среди массы булок лежало несколько колец свежей колбасы. Пока мы с Бабешко поспешно разыскивали неизменную записку от Николая или Тараса, каши сокамерники овладели принесенными продуктами и с жадностью набросились на них. Вдруг лицо одного из них, — обратника Никитина — перекосилось отчаянной гримасой, и он стал свирепо отплевываться. В руках он держал кусок колбасы, который отломил от цельного конца и который начал, было, есть, ко зубы его натолкнулись не на мясо, а на что-то никогда им невиданное. Мы исследовали «колбасы». Оказывается, несколько кусков их были начинены динамитом. В корзинке они лежали среди других, настоящих колбас, ничем от них не отличаясь. Вот кусок такой динамитной колбасы и сунул себе в рот Никитин. К счастью, он только слегка пожевал ее, не успев ничего проглотить. Но действие этого жевания оказалось ужасным. Через десять минут Никитин испытывал страшные боли и треск в голове, его рвало и затем он в течение дня, как мертвый, пластом лежал на нарах.

Мы отделили динамитные колбасы от настоящих, и Бабешко занялся исследованием динамита. Он оказался каким-то особенным, не в обычных палочках, каким мы его знали у нас в России, а в состоянии массы, напоминающей серую зернистую икру. Бабешко это сильно озадачило: никогда он не видал такого динамита, хотя дело с ним ему приходилось иметь несколько раз и в разных местах России. Он взял кусочек динамита и попробовал его зажечь спичкой — не горит! Это очень плохой признак. Бабешко уверял, что всякий динамит непременно должен гореть. Раз динамит не горит, — значит он никуда не годен. Сильно это нас смутило и расстроило. Динамит был, очевидно, испорчен, недаром он имеет какой-то странный вид. Он скорее может нас подвести, чем сослужить службу.

Между тем, у всех нас, находившихся в камере, начало сильно ломить голову; пошли какие-то специфические боли с треском. Некоторые не могли стоять на ногах и прилегли на нары. Это динамит проявлял свое действие. Как быть? Схоронить-ли его и в случае нужды использовать в день побега, или же выбросить, как негодный? Бабешко настаивал на том, что динамит порченный, что он не даст взрыва в нужный момент и, следовательно, может только обмануть наши надежды на него. Решили выбросить его. Единственным местом для этого была тюремная уборная. Она имела крайне примитивное устройство: местом для нечистот служили две большие бочки, которые освобождались каждые три-четыре дня. Туда и был брошен динамит, тщательно завернутый в тряпки.

Того же дня и в следующие два, три мы наблюдали, как группы заключенных, приходивших в уборную из других камер, хватались на обратном пути за головы и жаловались на боли и треск в голове, на «угар». Ребята из нашей камеры, пережившие это и знавшие, в чем дело, от души хохотали.

О случае с динамитом мы сообщили через день-два нашим друзьям на волю, и они основательно побранили нас за совершенную нами глупость. Оказывается, переданный нам динамит был лучшего качества и имел огромную разрушительную силу. Он только на днях был привезен Федосеем Зубарем [1] Федосей Зубарь — рабочий с поселка Амур, один из первых примкнул к анархическому кружку в Екатеринославе, созданному Рогдаевым. Был опытным и мужественным боевиком. Летом 1907 г., будучи окружен ротою солдат и стражников, оказал близ Екатеринослава упорное сопротивление, во время которого застрелился. из Швейцарии, был проверен и дал блестящие результаты. Он действительно не горел, но это была особенность динамита этого изготовления. Нам пришлось устыдиться своей оплошности.

Наконец, все приготовления к побегу закончены. Мы готовы. Слепцов назначил ночь побега. С вечера должны были выставить условленную лампу. Но после таинственного разговора с надзирателем. Слепцов отменил на этот раз побег: какие-то обстоятельства не позволили, по его словам, надзирателю быть на дежурстве в эту ночь. Пришлось поджидать более благоприятного момента.

И вот, в эти дни огромных усилий и напряженного ожидания, в один из вечеров, старший надзиратель объявил на вечерней поверке: «Слепцов, завтра в четыре часа утра на этап. Приготовь вещи». Для нас это был большой удар. Мы к Слепцову, — как же быть? Кто теперь будет продолжать дело? Необходимо, чтобы он свел нас с надзирателем. Слепцов нас успокоил. Во-первых, он постарается отстать от этапа: выпьет с вечера чашку табачного настоя, свалится с ног, его и оставят. Во-вторых, если это не удастся, — он все ведение дела передаст Никитину — «обратнику», сидевшему с нами и принимавшему участие в нашем заговоре. Ему же он передаст деньги и связь с нашим надзирателем. Слепцов с Никитиным долго после этого говорили у волчка с дежурным надзирателем. Положение, говорили они, не ухудшится, даже если Слепцов уйдет на этап. Но следует подождать утра, может быть, Слепцову удастся остаться еще на неделю здесь.

Слепцов ушел ночью, когда мы все спали. Утром мы с Никитиным и еще некоторыми предполагавшимися беглецами собрались в угол камеры для обсуждения дальнейших шагов. Но обсуждать пришлось другое. Никитин спросил, получили-ли мы деньги от Слепцова. Мы поразились вопросу и ответили, что, конечно, нет. А разве Никитин их не получил? Вместо ответа Никитин начал яростно ругать Слепцова, называя его прохвостом и предателем нашего дела: он сам устроил себе этап для того, чтобы воспользоваться доверенными ему деньгами. Мы с Бабешкой как с неба упали. — В таком случае все разговоры о побеге, вся подготовка к нему были не более, как обман с его стороны? — спросили мы. — Конечно обман, — ответил Никитин. — А как же надзиратель? — Какой там надзиратель, махнул рукой Никитин. — Разве мы слыхали, о чем он говорил с надзирателем? Говорил о своих делах, и мало-ли о чем он мог говорить с ним. — Но ведь вы тоже вместе с ним нас убеждали, что дело с надзирателем готовится и что на днях можно будет бежать. И еще вчера подтверждали, что принимаете от него наши деньги и связь с надзирателем. Что же это вы правду говорили или тоже обманывали — Никитин качал путать: вначале, де, он верил Слепцову, а последнее время перестал верить, но разоблачить его боялся, — мог быть убитым за это. — А как же насчет денег? Ведь вы же с вечера должны были получить их от Слепцова? — Он мне после сказал, что решил передать деньги вам самим. — А что же с револьверами, часами и прочим? спросили мы. — Часы забрал себе коридорный за услуги, а револьверы здесь зарыты на прежнем месте.

После ряда обвинений и оправданий в таком же роде Никитин отошел от нас и начал со своей группой шушукаться и конспирировать в отношении нас.

Мы увидели, что все время имели дело с отчаянными мошенниками, которые пользовались нашей неопытностью, незнанием тюремного быта и людей. Никитин и оставшиеся с ним искренно ругали Слепцова, но, как мы узнали на другой день, только за то, что Слепцов обманул их, также как и нас. Каждому из них он обещал определенную сумму денег и каждого надул, ухитрившись увезти все деньги с собой [2] В Екатеринославской тюрьме, куда прибыл Слепцов, он на привезенные деньги повел «широкий образ жизни», сообщая, что экспроприировал буржуа. На его несчастье в тюрьме тогда находилась масса анархистов-боевиков, в числе коих были Троценко, Нагорный и др. После, уже будучи на свободе, мы им сообщили о поступке Слепцова и о том, на какие деньги он пирует. Слепцов немедленно был подвергнут всеобщему бойкоту и преследованию. В камеру предателей («сучий куток») он ни за что не соглашался идти и проводил свои дни, гонимый из одной камеры в другую. Это так его истерзало, что когда пришел день его казни, он, по сообщению очевидцев, пошел на казнь, как на избавление от мучительного всеобщего презрения и бойкота. .