Петр Аршинов - Два побега

Через несколько часов меня разбудил шум человеческих голосов и звон кандалов. Я услыхал голос хохочущего Бабешко: «Петро, вставай, тянет на хлеб». Я не понял в чем дело. Оказывается, Бабешко весь остаток ночи провел в разговоре с новыми товарищами, а под утро эти товарищи научили его, как узнать нашу дальнейшую судьбу. Они клали на пол, недалеко друг от друга, камешек и кусочек хлеба. Подвешивали к нитке небольшой груз и заставляли его качаться между камешком и хлебом. Если груз тянуло больше к камню, го это означало худой конец; если тянуло к хлебу — хороший конец. В отношении нас груз настойчиво качался в сторону хлеба. Этот наивный способ узнать свою судьбу искренно рассмешил Бабешко и он весело и громко хохотал.

В камере нашей находилось человек двенадцать. Все они были уголовные. Среди них были рецидивисты, были «обратники» (бежавшие из Сибири), были такие, которым за вооруженное ограбление предстоял военный суд. Большинство были закованы в ножные кандалы. Все были в арестантском платье. Нам тоже бросили арестантское платье, оставив лишь нашу обувь. Через несколько часов вся тюрьма уже знала о нашем пребывании. На прогулку нас выпустили вместе с нашими сокамерниками. Прогулка производилась во дворе, из которого через решетчатые ворота видна была «воля». Того же дня мы получили от ряда неизвестных заключенных знаки сочувствия. Режим в тюрьме был относительно свободный, через арестантов, работающих в коридоре, камеры сносились друг с другом, обменивались новостями, обделывали мелкие тюремные дела.

Мысль, которая поглотила меня и Бабешко с первого дня, была мысль о побеге. Мы находились в положении абсолютной неизвестности за свою ближайшую судьбу. Мы получили (неизвестно в силу какой причины) день-два отсрочки своей казни. Но где гарантия, что нас не казнят сегодня ночью или через несколько дней? Тюремная администрация, у которой мы пытались узнать что либо по этому поводу, отнекивалась незнанием. Приехали с Амура родные ко мне и Бабешко.

На свидании они передали нам, что по распоряжению высших властей смертная казнь была приостановлена. Приостановлена, но не отменена. Словом, надо действовать, действовать и действовать.

Из сидящих в нашей камере заключенных мы остановили свое внимание на одном — Слепцове. Это был статный, красивый парень лет 27–28. Он уже имел приговор в 20 лет каторжных работ за уголовные ограбления и ему предстояло идти в Екатеринослав судиться по ряду других аналогичных дел. В камере он пользовался всеобщим признанием товарищей, однако признанием своеобразным; он считался наиболее смелым, наиболее прожженным каторжанином, не имеющим чего терять.

В тюрьме он держался, как у себя дома. Со всеми заключенными имел немедленную связь через коридорных С администрацией вел себя непринужденно, часто ругался, но с некоторыми надзирателями имел какую то конспиративную связь. Вечерами он простаивал часы у волчка, ведя тихую беседу с дежурным надзирателем. Этому Слепцову мы и решили доверить свою мысль о побеге.

Он отнесся к ней весьма положительно. Нам он сообщил, что уже некоторое время подготовляет свой побег и что вот уже в течении двух-трех недель обрабатывает для этого надзирателя.

Мы стали разрабатывать план. Он оказался довольно простым и почти безопасным. Главный рычаг в этом плане — это дежурный надзиратель. Когда вся тюрьма засыпает, будучи предоставлена охране двух надзирателей и часового-солдата, «наш» надзиратель открывает нам камеру, выводит из корпуса во двор, где мы хватаем спящего на часах «мента» (второй дежурный надзиратель), душим его и спешно перелезаем через тюремную ограду, для чего мы заранее должны запастись веревками с «кошками» на концах. В это время наши товарищи с воли бесшумно «снимают» часового солдата, который обычно спит ночью за тюремной оградой и которого ничего не стоит взять без всякого звука. Для выполнения этого плана необходимо запастись несколькими револьверами, если можно — одной-двумя бомбами, а также деньгами, часть которых следует заранее дать надзирателю, решившему оказать нам помощь в побеге.

Через день-два в наш заговор и в планы нашего побега были посвящены еще несколько человек из сидевших с нами, которым нечего было терять и которые охотно согласились бежать вместе.

Тем временем мы установили связь с нашими товарищами с Амура. Получая от родных или знакомых передачи, мы неизменно находили в них хорошо запрятанные записки. На эти записки тут же составляли ответ, запихивая его в пустую кошелку, которая возвращалась после передачи принесшему ее. Все превосходно проходило. В несколько приемов мы сообщили проект нашего побега, запросили необходимое оружие, динамит, деньги. На все это мы получили от товарищей с воли полное согласие. С Амура приехал наш боевой соратник, токарь Николай, который известил нас, что он ведет дело нашего побега с внешней стороны, в согласии с нашим планом и сообща с другими товарищами. Передачи поступали к нам ежедневно, и ежедневно мы находили в них записки. Однажды нашли записку, которая обращалась к нам так: — Василий и Петр, — мужайтесь. Это пишу я — Тарас Онищенко. Дело с нашей стороны налажено. Не сомневаемся в успехе. Этапа не бойтесь. — Тарас был старый друг Бабешко, вместе с ним участвовал в вооруженном восстании и ряде боевых актов. Последний год он скрывался где то в Петербурге, о нем ничего не было слышно и вдруг теперь он всплыл и так кстати. Записка его взволновала Василия и влила в нас еще больше энергии и бодрости.

Постепенно нам стали передавать необходимые для побега предметы. Вначале мы получили около 150 рулей денег и часы. Деньги были запечены в куске мяса. Через пару дней получили два браунинга с четырьмя полными обоймами к ним. Браунинги были запечены в хлебах, имевших форму куличей со срезанными шапками. Каким образом администрация, принимавшая передачи, пропустила их, — трудно понять. Достаточно было взять в руки один из двух хлебов, с виду таких мягких и пышных, чтобы сразу почувствовать нечто неладное — до такой степени хлебы были тяжелы. Но через ворота александровской тюрьмы тогда все проходило. Мы усиленно пользовались «свободой» этих ворот. По общему уговору, все предназначенное для побега, в том числе и деньги, передавались Слепцову. Слепцов ловко заделал револьверы в глубокие отверстия пола, который были кирпичный. Деньги хранил на себе. Кое-какие вещи он поручил на хранение коридорным. Каждый вечер он подолгу беседовал с дежурным надзирателем. Нам он советовал не заговаривать с этим надзирателем, дабы не бросить на него подозрение. Иное дело он — человек здесь известный. Сообща мы разрабатывали план побега, распределяли роли. Было условлено и сообщено на волю нашим товарищам, что в ночь побега в одной из камер верхнего этажа, видимого с воли, на окно будет поставлена лампа, что означало бы — сегодня мы бежим, будьте готовы нас встретить и оказать помощь.