Геннинг фон-Бассевич - Записки о России при Петре Великом, извлеченные из бумаг графа Бассевича

Положение дел на востоке всё еще было двусмысленно. Султану и его дивану весьма нравилось мнение великого визиря, утверждавшего, что приверженец секты Али на персидском престоле гораздо менее опасен для высокой Порты, чем такой правоверный, как Миривейс, и что как земле нужно одно только солнце, так и правоверным мусульманам нужен один покровитель, к которому обращались бы все их помыслы нераздельно. Но ни солдатство, ни народ ни знали такой политики; их даже не осмеливались и знакомить с нею. Возбужденные и против царя и против Софи еще более с тех пор как стал известен их союз, они только и думали о борьбе с христианами и о помощи единоверцу. Не раз великий визирь готов был уступить этому воинственному пылу, и маркизу де Бонаку [95] Этот французский в Константинополе посланник (Jean Louis d’Husson, marquis de Bonac) за оказанные им важные услуги России, пожалован был кавалером орденом св. Андрея. стоило неимоверного труда уговорить его быть твердым. Наконец им удалось склонить на свою сторону муфтия, который поспешил объявить, что алкоран запрещает нападать на тех, кто нас не обижает, и что ни царь, ни Софи и не думали оскорблять блистательной Порты. Тогда ропот тотчас прекратился. Чтоб занять войско, его послали в Персию для завоеваний, на которые сочинили себе право, и для усмирения самозванца, которого счастье сделало надменным и жестоким. Он хотел вступить в переговоры с начальником турецкой армии, но так как думал говорить при том тоном независимого властителя, то ему отвечали из Константинополя: что если он ратует только ради своего собственного возвеличения, то он проклятый мятежник; если же сражается за веру, то должен покориться монарху Оттоманов, восседающему на престоле великого пророка и законному главе всех правоверных. Такой ответ не понравился Миривейсу, а потому он уклонился от объяснений и продолжал утверждать свое владычество. Маркиз де Бонак отправил своего племянника д’Аллиона для уведомления Петра Великого о благоприятном обороте, который принимали дела. Д’Аллион застал его развлекающимся от забот, причиненных ему враждою янычар и продажностью русских судей, — забавною процессиею карликов, устроенною по случаю похорон того из них, на свадьбу которого он велел собрать в провинциях в 1710 г. сорок карликов и столько же карлиц, в качестве приглашенных на празднество. В этот раз их было не меньше, и для комической противоположности человек двадцать солдат-преображенцев самого высокого роста, со свечами в руках, шли один за другим по сторонам процессии, а четыре гайдука-гиганта были ассистентами двух маленьких плакальщиц, следовавших за погребальной колесницей, которую везли восемь крошечных лошадок. Д’Аллиону был сделан самый почетный прием. Всё готовилось уже 18-го февраля к отъезду в Москву и к торжественному коронованию Екатерины. Он также отправился в Москву, но церемонии не видал, потому что принужден был 8-го апреля возвратиться в Константинополь. Впрочем ему показали императорскую корону, только что оконченное произведение русского ювелира; но он тем не менее дивился как красоте работы, так и богатству камней, из коих некоторые выше всякой цены.

1724. Если д’Аллион утешил императора надеждой на выгодный мир с турками, для заключения которого он снабжен был от его величества инструкциями, то гг. Бестужев и Бассевич обрадовали его не менее заключением трактата о союзе с Швецией, подписанного министрами этой державы и русскими 22-го февраля. В него включили следующую секретную статью о герцоге Голштинском: «Его королевское высочество, владетельный герцог Голштинский, видя себя уже столько лет лишенным своего герцогства Шлезвигского, с присоединенными к нему землями (cum annexis), и их величества император Российский, и король Шведский, почитая для себя очень важным, чтоб принцу, столь близкому им обоим, было возвращено ему принадлежащее и тем самым восстановлено внутреннее спокойствие Севера, обязуются всеми мерами предстательствовать по этому делу при дворе датском и других; в случае же, если их старания и представления не будут иметь желаемого успеха, то они решат между собою и с заинтересованными державами, в особенности с его величеством императором Римским, каким образом дело это может быть приведено к окончанию согласно с обстоятельствами».

Король Шведский, умевший сообразоваться с требованиями минуты, простер свое притворство до того, что послал собственноручное поздравление герцогу с титулом, пенсионом и другими выгодами, дарованными ему сеймом королевства незадолго до его распущения. Присутствие графа Бассевича тяготило его. Чтоб отнять у него всякий повод к новым ходатайствам, которые могли бы еще задержать его в Швеции, он приказал учредить требуемую комиссию для рассмотрения дела об имениях покойной королевы и о доле их, следовавшей герцогу, как её наследнику. Таким образом министр уехал, и даже с поспешностью, потому что герцог хотел иметь его при себе, чтоб успешнее добиться наконец давно желаемой руки царевны. «Вы рождены, писал он ему, под влиянием звезды более счастливой, чем моя, и меня бесит то, что я не могу иметь славы пропеть «совершилось» (consummatum est) без вашей помощи». Впрочем Бассевич, по причине льдов, не мог приехать вовремя, чтоб присутствовать при короновании и был вынужден ожидать в Петербурге возвращения двора и сопровождавшего его герцога.

Кроме детей покойного царевича Алексея, всё семейство и все родственники Петра Великого последовали за ним в Москву, даже герцогиня Курляндская, нарочно вызванная из Митавы. Император имел обыкновение посещать значительных негоциантов и известных артистов и часто проводить с ними часа по два; так и накануне коронации он зашел с несколькими сопровождавшими его сенаторами к одному английскому купцу, где нашел многих знатных духовных особ, между прочим духовника своего, архиепископа Новгородского [96] Этот духовный сановник (Феодосий Яновский) первый в России после старого митрополита рязанского (Стефана Яворского) много содействовал к отклонению народа от суеверного поклонения образам и святым. Но он в то же время имел смелость прямо сказать императору, что не одобряет отобрания имений и доходов духовенства, а также установленного вследствие того точного распределения их для приличного содержания духовенства и назначения излишков на учреждение школ и больниц, в которых был повсеместный недостаток. По его мнению, государство от себя обязано было назначить им содержание, потому что принадлежащее служителям церкви не подлежит гражданскому управлению. Император, раздраженный этою дерзостью, обнаружил такой гнев, что заставил трепетать говорившего. После однако ж он уступил и сознался, что был неправ, и так как вообще прощал проступки людей способных или полезных для его реформ (чему доказательством служит князь Меншиков), а архиепископ просил помилования ради будущей коронации императрицы, то он даровал ему полное прощение и сохранил к нему, по крайней мере по наружности, уважение до самой своей смерти. Примеч. сост. Зап. и ученого и красноречивого архиепископа Феофана Псковского. Великий канцлер также пришел туда. Среди угощений хозяина разговор оживился, и император сказал обществу: что назначенная на следующий день церемония гораздо важнее, нежели думают; что он коронует Екатерину для того, чтоб дать ей право на управление государством; что спасши империю, едва не сделавшуюся добычею турок на берегах Прута, она достойна царствовать в ней после его кончины; что она поддержит его учреждения и сделает монархию счастливою. Ясно было, что он говорил всё это для того, чтоб видеть, какое впечатление произведут его слова. Но все присутствовавшие так держали себя, что он остался в убеждении, что никто не порицает его намерения. Он назвал себя капитаном новой роты кавалергардов императрицы Екатерины, состоявшей из 60-ти человек, которые все были армейскими капитанами или поручиками, а генерал-лейтенанту и генерал-прокурору Ягужинскому (пожаловав ему перед тем орден св. Андрея) поручил командование этой ротой в качестве её капитан-лейтенанта. Кавалергарды эти открывали и заключали шествие, когда Екатерина, ведомая герцогом Голштинским и предшествуемая своим супругом, по сторонам которого находились фельдмаршалы князья Меншиков и Репнин, явилась с своею великолепною свитою в церкви, где назначено было её коронование. Слезы потекли у неё из глаз, когда Петр Великий возложил на нее корону; принимая правою рукою державу, она левой сделала движение, чтоб обнять и поцеловать его колена. В продолжение всей церемонии он держал в руке скипетр, но так как потом он не следовал за нею в обе церкви [97] Соборы Благовещенский и Архангельский. , где она должна была, облеченная в императорскую порфиру, прикладываться к иконам, то велел скипетр и державу нести перед нею. Этикет этого дня обязывал их сидеть за торжественным обедом одних, даже без своего семейства. Император, сказав, что хочет взглянуть на толкотню народа, для которого выставлены были вино и жаренные быки, начиненные разной птицей, подошел к окну. Приближенные его, сидевшие за другими столами, расставленными в зале, спешили присоединиться к нему, и он разговаривал с ними в продолжение получаса; когда же ему доложили, что подана новая перемена, он сказал им: «ступайте, садитесь и смейтесь над вашими государями. Только коварством придворных могло быть внушено государям суетным и неразумным, что величие состоит в лишении себя удовольствия общества и в выставке своих особ, как марионеток, на потеху другим».