Борис Ширяев - Никола Русский. Италия без Колизея (сборник)

Эта расстановка и соотношение социальных групп – почти точный слепок в миниатюре всего социального строения СССР. Преуменьшение «аппаратной» группы вполне понятно: именно она наиболее крепко связана с советским режимом, порождена им и живет за его счет в качестве гипертрофированной до уродства бюрократии.

Таким образом, мы видим, что каждое из «сословий» страны советов, не исключая и «партийного дворянства» (Кравченко, Токаев [127]) выделили в «новую» эмиграцию своих наиболее крепких и энергичных представителей, сохранив даже пропорциональное соотношение групп.

Каково же политическое лицо «новых», в целом и в частности (по группам)?

К этому вопросу придется подходить, сообразуясь с насчитывающей уже 9 лет (19-11-50) своеобразной «историей» новой эмиграции.

Первый, немецкий ее период (1941–1945), протекал под знаком гитлеровского социализма, вносившего свои поправки к сталинскому. Население оккупированных областей было вынуждено принимать – как защитную – розенберговскую «коричневую» окраску, что выражалось, главным образом, в искусственном насаждении видов сепаратизма, отрицании имперского единства и державности России, создании национальных военных антисоветских формирований, общественных и благотворительных комитетов, иногда даже местных шовинистических по отношению к России самоуправлений и «правительств», поощрении и широком субсидировании сепаратистской, безудержно кровожадной украинской прессы с центром в г. Ровно и более сдержанной кавказско-мусульманской с центром в Берлине. Приверженность к Российской Державности явно преследовалась. В термин «монархист» вкладывался тот же смысл, как и при большевиках. Ту уступку в этой области, которую допускала действующая германская армия (моления о России, трехцветный флаг) немедленно аннулировали с приходом тыловых розенберговских «гольдфазанов» [128], и русским, проявлявшим свой патриотизм, реально угрожало Гестапо.

К чести русского народа можно констатировать теперь, что, несмотря на обильно сыпавшиеся в карманы сепаратистов административные, денежные и продовольственные «поощрения» и на гонения против русских патриотов, немецкая пропаганда сепаратизма имела в Малороссии лишь частичный, иллюзорный успех в среде бывшей советской бюрократической полуинтеллигенции; крестьянство же оставалось ей чуждым; на Кавказе – еще меньший; в казачьих землях – никакого, даже вызывала протест; в Крыму вылилась в оригинальную форму совместного русско-татарского надувательства розенберговцев и скрытых совместных же монархических устремлениях, выраженных крупнейшей в оккупированной зоне газетой «Голос Крыма», ежемесячником «Современник» и рядом общественных выступлений немногих сохранившихся здесь деникинцев и врангелевцев.

Столь же малый успех и еще большее противодействие имели и попытки заменить сталинский социализм – гитлеровским. Преобразование советских колхозов в кооперативные общины и товарищества – провалилось, что признали сами немцы, начавшие уже в 1944 году единовладельческое отмежевание в Крыму и на Днепре. Попытки кооперировать мелкую промышленность и торговлю в городах остались мертворожденными ублюдками, в то время как частное производство и торговля бурно расцветали, несмотря на значительное ее утеснение. Оборачиваясь назад, можно уже с полной уверенностью сказать, что именно противодействие единодержавным и антисоциалистическим устремлениям российских народов и создали перелом в их отношении к немцам, принятым скачала, как освободители и друзья. Они-то и породили партизанщину, лишь умело использованную, но не вызванную красными. Характерными подтверждениями этого служат доминировавший среди малороссийских партизан лозунг – «против Советов и против немцев».

Конец этому периоду был положен военным крахом Германии, накануне которого немцы стали приходить к заключению о необходимости союза с представителями «Единодержавной России».

Создавшийся Комитет Освобождения Народов России не сумел полностью выйти из-под старого влияния розенберговской политики и слабой стороной «Пражского манифеста» было абсолютно чуждое единодержавному пониманию России признание «завоеваний февраля». Именно этот пункт и оттолкнул наиболее организованную к тому времени часть Освободительного Движения, Казачий корпус генерала фон Панвица и «Казачий стан» генералов Краснова и Доманова [129].

Тотчас же вслед за капитуляцией Германии, по всей Европе забушевали гонения на русских патриотов, с силой, во много раз превосходившей нацистскую. Первой жертвой стал сам генерал А. А. Власов, поверивший, под влиянием солидаристов захвативших через генерала Трухина его штаб, в фикцию «мировой справедливости». За ним последовали тысячи отборных борцов 1-й и 2-й дивизий РОА, 50 тысяч казаков, национальные кавказские и крымские боевые батальоны, около трех миллионов уже записавшихся, но еще не влившихся в РОА и столько же «остовцев» и «вольных» беженцев…

Было бы большой ошибкой смотреть на этих уцелевших, как на случайный конгломерат «чудом спасшихся». Произошел необычайный по своей жестокости естественный отбор наиболее стойких, жизнеспособных, упорных и непримиримых. Автор этих строк видел сотни прорвавшихся в одиночку и небольшими партиями из уже окруженных танками дивизий РОА и казачьих полков; массовые самоубийства Платтлинга, Дахау, Лиенца, Римини [130]и других голгоф русской подсоветской молодежи – потрясавшие по своей неоспоримой правдивости исторические документы настроений и устремлений.

Подпись своею кровью несмываема и неопровержима.

Смертный отбор создал элиту, актив не только Русского Освободительного Движения, но зерно, микрокосм, каплю, отражающую настроения, и чаяния подъяремной, задушенной, но еще живой подлинной России. Только каплю, ничтожную по объему, численности, но чрезвычайно значительную как показатель, баро-термометр, определяющий степень антисоветского, антисоциалистического, антифевральского накала современной России. Его ртуть – ее голос.

Этот голос не звучал в годы 1945–1946, придавленный глухим прессом Ялты и Потсдама [131], трагическим и для России, и для мира, ибо именно они с их противоестественным «сотрудничеством» двух в корне противоречивых систем породили нависшую теперь над Европой и Америкой угрозу атомной катастрофы.

Он не звучал еще потому, что «новые», вырвавшиеся из сферы полного отсутствия свободного политического мышления, задетого как Сталиным, так и Гитлером, не могли выработать разом своего политического кредо. Процесс требовал времени, анализа окружающего и самих себя. Он далеко не закончен и теперь. Поэтому, не намечая его конкретных форм, мы можем говорить лишь о линиях и направлениях его развития. Они к настоящему моменту уже явно наметились.