Михаил Погодин - Генерал Ермолов. Сражения и победы легендарного солдата империи, героя Эйлау и Бородина и безжалостного покорителя Кавказа

Божескою милостью и храбростью российских воинов удержал сильный корпус неприятельский, о котором подтвердят и пленные, взятые нами, коих я не считал, но есть довольное число. С нашей стороны убитых и раненых также довольное число всех полков; артиллерия вся была от меня употреблена; в других орудиях и зарядов уже недостало, ибо неприятельских орудий больше гораздо было в действии против нас. Перескажет о сем сей податель, господин полковник Шнерберг, который был повсюду очевидец. Я поспешаю только о том дать знать, что неприятель силен, и не знаю, что будет завтра с моим авангардом. Но скажу и то, что я буду делать то против его, что знаю. А ваше дело распоряжаться армией, как его принять. Это не реляция, а поспешное мое уведомление о жестоком неприятельском на меня нападении, и за сведение даю вам знать, что я во всех сражениях, прошедших от 16 июня по сие число, столько не потерял убитыми и ранеными донских офицеров и казаков, сколько сего дня, ибо шесть раз на сильную кавалерию неприятельскую ходили в атаку до самых пушек и с регулярными полками, находящимися с Розеном. Егери все были в сильном огне, словом сказать, дрались отчаянно, и участь авангарда была на волоске. Я много доволен храбростью и неутомимыми трудами генерал-майоров Розина и Иловайского пятого.

Вашего превосходительства покорнейший слуга

Матвей Платов.

15 августа 1812 г. Селение Семлево».

«Дислокации на сей 16-й день и уведомление ваше об отступлении я получил, и по оному исполняться будет. А вчерашний выговор мне, что я сближаюсь к армии будто от одного авангарда малого неприятельского, чуть было не сразил до болезни. Теперь видите, что я прав. Если б я не брал своих мер, давно бы егери и орудия были в неприятельских руках. Где было можно, не довольно удерживал, даже скрутя голову, дрался отчаянно.

Покорнейший слуга

Матвей Платов ».

После сделанного отступления возвратимся опять к запискам Ермолова.

«…Отступая от Смоленска, сделал я распоряжение, чтобы все раненые, в Вязьме находившиеся, препровождены были далее, и, по настоятельному требованию главного по медицинской части инспектора Виллие, должен я был давать направление и 2-й армии раненым, дабы бесполезно не стеснялись они на одной дороге, и так для 1-й армии раненых назначена дорога на Волоколамск и по обстоятельствам далее в Тверь, для 2-й армии на Мещовск, Масальск, Калугу и далее в Рязань. Москве, столице устрашенной и уже трепещущей, не должен я был дать неприятное зрелище нескольких тысяч страждущих.

В селение Царево Займище прибыл князь Кутузов и принял начальство над 1-ю и 2-ю западными армиями. Кончено несогласие командующих оными, водворилось единоначалие».

Здесь, кажется, место напомнить читателям рассказ Давыдова о письмах Ермолова к государю, о которых выше было упомянуто.

«Письма, писанные им государю в начале Отечественной войны, вследствие особого повеления его величества и чрезвычайных обстоятельств, в коих находилось в то время наше отечество, послужили, как известно, поводом его врагам к изобретению всевозможных на него клевет; его обвиняли в том, что он писал государю письма, в коих будто бы старался поколебать доверие его величества к лицам, казавшимся для него опасными. Я, по крайней мере, не встречал таковых; но, сколько мне известно, письма его, большую часть которых я имел возможность прочесть, заключают в себе лишь довольно резкие указания на некоторые ошибки Барклая, на малое доверие, внушенное им к себе войскам, на необходимость в единоначалии и на действия генерала Эртеля. Эти письма были даны в оригиналах государем Кутузову, при отправлении сего последнего в армию. Кутузов, всегда любивший, особенно во время отступления своего из Баварии, Ермолова, называемого потому Fenfant gate du general, стал с этого времени обнаруживать к нему холодность и недоверчивость, которые еще более усилились во время Отечественной войны, благодаря окружающим светлейшего; известны старания сих последних не допускать Ермолова, коему они завидовали, действовать самостоятельно и умалчивать, по возможности, о нем в реляциях. По смерти Кутузова эти письма перешли к Барклаю; его окружающие, принадлежавшие большею частью к партии, которую Ермолов жестоко преследовал своими насмешками, и потому ненавидевшие его, воспользовались этими письмами, чтоб окончательно восстановить против него Михайла Богдановича, который не упускал впоследствии случая ему, по возможности, вредить [52].

Вот истинная причина, почему Барклай невыгодно отозвался в своем изображении военных действий 1-й армии о Ермолове, который, будучи глубоко предан князю Багратиону, никогда, впрочем, не выказывал большого сочувствия Михаилу Богдановичу. Таким образом, обязанность, возложенная государем на Ермолова, обязанность трудная, опасная, на которую отваживались немногие исторические лица, потому что она никогда не оканчивалась в пользу тех, на которых возлагалась, была выполнена Ермоловым с редкою добросовестностью. Самые ожесточенные недоброжелатели его не могли сказать, чтоб Ермолов написал что-нибудь другое государю, кроме как о некоторых ошибках Барклая, всему свету известных и давно уже оцененных, о вреде, который происходил от отсутствия единства в командовании армиями, и о малом доверии, питаемом войсками к главнокомандующему, что было, к сожалению, вполне справедливо. Из участников же современной эпохи Ермолов отозвался невыгодно лишь об одном Эртеле. Представляю на суд каждого, у кого есть капля здравого смысла, сказать самому себе: много ли было на свете людей, которые бы, взяв на себя такую трудную роль пред государем и Отечеством, исполнили ее более честно и более скромно?

Между тем это подало повод многочисленным и сильным врагам Ермолова, людям, большею частью, бездарным и завистливым, упрекать его в том, что он интриган, обязанный своим возвышением проискам и искательству у начальников; весьма трудно согласить подобного рода обвинения со смелыми, резкими и никому не безызвестными возражениями Ермолова своим начальникам и старшим генералам, коим он часто, в присутствии многих свидетелей, высказывал горькие истины. Возбудив этим против себя многих генералов, в числе коих находилось немало бездарных, корыстолюбивых и алчущих власти лиц, он приобрел тем весьма сильных врагов, которые, распространяя о нем самые неблагоприятные слухи, могли значительно повредить ему, если не в понятиях прозорливого правительства, то в общественном мнении. Вообще, если достоинства человека измеряются числом его врагов, никто более Ермолова не имел столь большого количества ожесточенных недоброжелателей в старших и равных себе, но безгранично преданных почитателей в своих подчиненных.