Владимир Бондаренко - Последние поэты империи: Очерки литературных судеб

Я с уважением подмечаю в таких стихах яркость иных метафор и рифм, но склоняюсь все-таки лишь перед соколовской «тихой лирикой». Здесь я буду даже упрямее и ортодоксальнее Вадима Кожинова, который в книге «Статьи о современной литературе» по сути признает евтушенковские заверения и соглашается считать Владимира Соколова «предтечей и наставником представителей и „тихой“ и „громкой“ поэзии сразу… Когда „тихая лирика“ переживает свой высший расцвет, В. Соколов создает своего рода цикл стихотворений… в которых явно нет ни „тихости“, ни „прозрачности“, ни „обычности“. Никакой правоверный „тихий лирик“ не признает эти стихи „своими“. Короче говоря, поэт шире той или иной поэтической тенденции. „Громкая“ и „тихая“ поэзия — это в конце концов два литературных течения. Пусть и недостаточно оформленных…».

Конечно, любой поэт шире поэтической тенденции. И у Николая Рубцова есть вполне эстрадные стихи типа «Я весь в мазуте, весь в тавоте», и он, как говорят, увлекался одно время стихами Иосифа Бродского. Можно и у горлопана-главаря Маяковского найти сокровенную интимную лирику. И все-таки не будем сотворять из Владимира Соколова комсомольского поэта или же певца индустриальных строек на основе его отдельных публицистических стихов и политических заявлений. Евтушенковский двухтомник Соколова никогда не будет так востребован ни читателями, ни взыскательными критиками самых разных направлений, как строго отобранный томик соколовской лирики. Все остальное, может быть, и близко его политическим взглядам и характеру, но чуждо его сокровенной поэзии. Не получается у него остальное, что бы ни писали и Вадим Кожинов, и Евгений Евтушенко о равномасштабности его «тихой» и «громкой» лирики. Лишен он таланта поэта-бунтаря. Погружаясь в свою «тихую лирику», Владимир Соколов как бы очищался сам и очищал свою поэзию от всего наносного и сиюминутного. И чем тише он звучал, тем глубже и сокровеннее становились его строки. После Афанасия Фета, по-моему, он второй поэт такого редкого и определенного дара. Не случайна же его постоянная любовь к поэзии Фета. Может быть, только фетовская сокровенная тишь и могла позволить в советское время опубликовать такие вызывающе смелые и пророческие стихи, посвященные памяти Афанасия Фета:

Не менее вызывающими для литературных обывателей оказались и другие его столь же искренние строки, связанные с именем Фета, объясняющие и жизненные, и поэтические установки самого Владимира Соколова:

Критики любят задаваться вопросом: почему у Соколова рядом с Афанасием Фетом его постоянный антагонист, поэт яркой гражданственности Николай Некрасов? Во-первых, потому, что Владимир Соколов, как читатель уже заметил, сам никогда не забывал о гражданской позиции, может быть, даже искренне стремился одновременно и к «громкой» и «тихой» лирике и тянулся не только к Некрасову, но даже к Владимиру Маяковскому. Эти порывы в гражданственность сопровождали Владимира Соколова на протяжении всей его творческой жизни, будили определенный комплекс неполноценности «тихого лирика», заставляли оправдываться и в стихах, и в интервью.

Во-вторых, поэзия Некрасова сегодня, спустя сто с лишним лет, воспринимается несколько по-иному, чем его современниками, — не отдаляясь, а приближаясь к поэзии Фета. Мы уже способны воспринимать Николая Некрасова не только как защитника народного, но и как ярчайшего лирика.

В-третьих, не забудем, что «Они меня врачуют / Классическим стихом». Любая классика близка читателю своей гармонией, патина времени оставляет лишь вечное, а мелкие страсти незаметны простому глазу. С классической поэзией душа отдыхает.

И в-четвертых, все-таки Соколову Некрасов созвучен как защитник справедливости своей жизненной позицией, а Фет созвучен его пониманию поэзии. Поразительно, что при этом, чисто стилистически, поэтикой своей Владимир Соколов далек от Фета. В его собственной поэзии несомненно господствует прежде всего влияние Блока и в ритмике, и в построении строки, далее по влиянию на его поэтику следует Борис Пастернак. Но темы для своих стихов Владимир Соколов брал совсем не блоковские и тем более не пастернаковские. «Тихая лирика» у него — собственная. Если кому-то покажется, что привязкой к «тихой лирике» я сужаю дарование поэта, свожу его к одной определенной группе, я не буду упорствовать, предлагаю желающим заменить этот термин на какой-нибудь другой, семантически близкий. В самом обозначении «тихая лирика» заключена, на мой взгляд, целая поэтическая вселенная. Ведь кому-то и привязка к «лирике» покажется тенденциозной и ущемляющей права поэта. Так уж вышло, что под «тихой лирикой» стали подразумевать строго определенную группу поэтов с определенной поэтической и даже идеологической направленностью. А вы попробуйте взглянуть на этот термин вне групповых пристрастий, и увидите, как соответствует он поэзии Владимира Соколова. Впрочем, свои стихи поэт всегда писал в удалении и от друзей, и от учителей.

Вот она — самая настоящая тихая лирика без кавычек и групповых пристрастий.

Разве приверженность к прозрачности смысла, к простоте слов, к идентичности слов и самой жизни обозначает какую-то групповую идеологическую узость? Тогда уж вся классическая русская литература является некой тенденциозной группой, с которой надо бороться. Что и делают в наше время.

Еще раз хотел бы подчеркнуть, что отрицая равновеликость лирики Владимира Соколова и его гражданственных стихов, я не посягаю на эту самую гражданственность в русской поэзии, не призываю к аполитичности и филологической замкнутости отечественной литературы. Но когда я читаю, как защищали Владимира Соколова от нападок воинственных прогрессивных оппонентов Станислав Куняев и Вадим Кожинов, заверяя читателя в высокой гражданской позиции поэта, понимаю, что они спасали от цензуры и гонений его книги, его репутацию, его право на публикации в то советское время, понимаю политическую подоплеку этой защиты. К примеру, Вадим Кожинов пишет: «Нельзя не порадоваться тому, что… Владимир Соколов написал стихи „Новоарбатская баллада“, выразившие подлинно гражданственное понимание сути дела: