Иван Спатарель - Против черного барона

Однажды я увидел на аэродроме двух парней в кожаных куртках. Они шли вдоль стоянки, посматривая на самолеты: один — высокий, худощавый, с большими рабочими руками, другой — коренастый и широкоплечий.

Подошли, молодцевато вскинули руки и поочередно представились:

— Красный военный летчик Васильченко!

— Красный военный летчик Дацко!

— Откуда, товарищи?

— Из Московской школы авиации Рабоче-Крестьянского Красного военно-воздушного флота, — доложил Дацко.

— Какое отделение закончили?

— Истребители! — не без гордости ответил Васильченко.

— Вот и отлично! А мы как раз только что отремонтировали два «ньюпора»…

На худощавом лице Васильченко мелькнула довольная улыбка. У Дацко тоже весело сверкнули глаза.

— Партийные?

— Коммунисты! — ответил за двоих Васильченко.

Так мы познакомились. Рабочие парни с удовольствием рассказывали, как учились летать. С особой теплотой они говорили о летчике-инструкторе Александре Ивановиче Жукове.

Разволновал меня разговор с этими молодыми ребятами. Невольно и я вспомнил своих замечательных учителей: Михаила Никифоровича Ефимова и Ивана Яковлевича Земитана. Где они сейчас? Что с ними стало? Ведь не видел их восемь лет, с 1912 года!

Идет гражданская война, по какую сторону баррикад они стали? Всякое могло случиться…

Николай Васильченко и Иван Дацко тревожились перед первым вылетом. И мне почему-то вспомнились Гродно, мой приезд туда, холодное безразличие ко мне командира, первая авария. Я подумал: может быть, и меня эти ребята считают черствым старым хрычом. Наверняка им кто-либо рассказал о моей строгости. Чувствую: побаиваются меня. Эх, хлопцы, хлопцы! Знали бы вы, как мне хочется, чтобы у вас с самого начала все пошло хорошо!

При тогдашней малочисленности красной авиации летчики и летнабы всех частей чуть ли не по именам знали друг друга. И конечно, прибытие к нам двух новеньких стало большим событием. Летчики, мотористы и даже обозные пришли на аэродром посмотреть, как они вылетят.

Дацко первым подошел к самолету и неторопливо поднялся в кабину. Уверенно запустив мотор, он вырулил машину на старт. Вот ротативный «Рон» зарокотал, и «ньюпор», разбежавшись, рванулся в небо. Взлет отличный! Самолет плавно развернулся, сделал круг и пошел на посадку. Летчик приземлил его точно и мягко.

Стоявший рядом со мной командир 6-го отряда Соловьев молча показал большой палец.

Карл Скаубит, по-латышски твердо выговаривая «л», коротко заметил:

— Нормално…

Комиссар Савин отозвался более восторженно:

— Молодец парень!

Наступила очередь вылетать Николаю Васильченко. Я заметил, что он сильно волнуется. Надев пробковую каску, никак не мог застегнуть ремешок под подбородком. Вот, кажется, успокоился и быстро сел в кабину.

— К запуску!

— Отставить! — вмешался я.

Он повернул ко мне широко открытые от удивления глаза.

— Товарищ Васильченко! Почему вы не привязались?

— Так слетаю, товарищ командир. Не выпаду… — ответил он смущенно, однако тут же накинул на себя и закрепил привязные ремни.

— Спокойнее, Васильченко, спешить вам некуда.

На взлете машина задрала нос и круто полезла вверх. Несмотря на теплый день, мне стало зябко: еще мгновение — и самолет, потеряв скорость, свалится в штопор. А высота не более ста метров. Нет, ничего, справился. Вот летчик перевел машину в горизонтальное положение и стал разворачиваться. «Взлет нехорош, — решил я про себя. — Какова-то будет посадка?»

— Спокойнее, браток! — слышу голос Савина. Он не отрывает взгляд от «ньюпора».

Вначале самолет снижался правильно. Но потом летчик поторопился и посадил машину с высокого выравнивания. И пошла она «щупать» поле аэродрома — то на костыль опустится, то на нос. Когда «ньюпор», сделав несколько прыжков, остановился, я облегченно вздохнул и посмотрел на Соловьева. Тот молча пожал плечами.

— Ничего, Соловушка, — успокоил я его. — Когда-то и мы не лучше начинали…

Скаубит молчал: Васильченко назначен не к нему в отряд, зачем же злить и без того расстроенного Соловьева.

— Как хочется, чтобы они стали настоящими боевыми летчиками! — с горечью в голосе отозвался Савин. — Ведь свои ребята, рабочие. Им бы, Иван Константинович, рассказать, как вы эти самолеты из Киева увезли, с каким трудом шел ремонт зимой. А то пришли и видят: стоят «ньюпоры», как на витрине в магазине. Садись и лети.

Ребята молодые, думают, наверное: так должно и быть…

Савин помолчал немного и, весело взглянув на меня, добавил:

— Сам поговорю с ними, товарищ командир. Надеюсь, поймут.

В беседе с Соловьевым я уточнил, как он готовил молодых к вылету. Вроде все делал правильно… Не понравилось мне только настроение командира отряда. Он почему-то уже решил, что из Васильченко ничего путного не получится.

— В Дацко я твердо верю! — упрямо твердил Соловьев. — А из этого, чувствую, не будет толку!

Соловьева, который в прошлом был рабочим и стал летчиком из солдат, я уважал. Твердый, решительный, он отлично показал себя в боях, за короткое время подтянул дисциплину в отряде. И вдруг — на тебе — потерял веру в человека, который совершил первую ошибку.

— Толк выйдет из каждого, кто по-настоящему хочет летать, — возразил я Соловьеву. — И ни к чему делать такие скоропалительные выводы. Ведь вы с самого начала можете подорвать у него веру в свои силы. И что тогда? Отчислять придется. Нет, так не пойдет, товарищ командир отряда!

Соловьева удивил мой тон.

— Погорячился я, Иван Константинович, — виновато ответил он. — Ничего, займусь с ним, попробую…

— Не надо! — перебил я. — Забираю у вас Васильченко на период ввода в строй…

Соловьев был удручен: никогда я не говорил с ним так резко. А меня действительно зло взяло. Невольно вспомнилась Севастопольская школа. Барон Буксгевден тоже кричал Киршу: «Не будет из тебя толку! Дрянь! Мешок с онучами!»

Нет, барское пренебрежение к человеку, привычка все делать сгоряча, по принципу «чего хочет моя левая нога» нам, красным командирам, не к лицу. И я решил сам заняться техникой пилотирования неудачного дебютанта.

Сразу после полетов пригласил его к себе. Он не знал, куда глаза деть от стыда.

— Товарищ командир авиадивизиона! — заговорил Васильченко подавленным голосом. — Я уже знаю, как достались вам эти самолеты. Я мог разбить «ньюпор», но поверьте…

— Подожди, Коля, — остановил его я. — Садись. Давай спокойно поговорим обо всем…

Васильченко поднял на меня удивленный взгляд. Видимо, он решил, что командир вызвал его «продраить».

Мы сели за стол и в спокойной обстановке проанализировали весь полет. Остановились на ошибке при взлете. Разобрали неуклюжую посадку. Объяснив, насколько опасно высокое выравнивание, я рассказал, как нужно подводить машину к земле.