Иван Спатарель - Против черного барона

Да, в ту первую учебную весну нашей авиации никаких учебников и пособий еще не было. Инструктор тут же, у самолета, рассказывал о теории полета и устройстве машины. А потом, поднимаясь в воздух с учеником, демонстрировал технику пилотирования.

— …Выходит, что перед вылетом, — продолжает Михаил Никифорович, — надо тщательно проверить работу мотора, наличие бензина и масла в баках. Своими руками, — Ефимов протянул широкие ладони, — убедиться в прочности крепления рулей…

Земитан слушает внимательно, переводя круглые глаза на каждую деталь, которую показывает Ефимов. Изредка просит летчика повторить объяснение. И Михаил Никифорович охотно и спокойно выполняет его просьбу. Так мы обходим весь «Фарман-4».

Теперь Земитан садится на место ученика. Ефимов занимает переднее сиденье. Кратко объясняет, как держаться за ручку управления, как запускать мотор. Четко перечисляет все элементы предстоящего полета. Мне кажется, что он говорит чуть громче, чтобы слышал и я. Как Михаил Никифорович догадался, что я мечтаю о полетах, — мне неизвестно.

Потом я выполняю обязанности того солдата в замасленной гимнастерке, который рывком проворачивал пропеллер в самый первый день моего пребывания в школе. Теперь я тоже в пятнах касторового масла, которое идет для смазки «Гнома». Да, теперь я механик и самостоятельно выпускаю в полет самого Михаила Ефимова! Если бы полгода назад, когда я работал в депо, мне кто-нибудь предсказал нечто подобное, ни за что бы не поверил.

Мотор запущен. «Фарман» начинает разбег. Вновь вижу между крыльями фигуры Ефимова и его ученика. Но как дороги они мне сейчас! Ведь это я готовил самолет, я отвечаю за жизнь двух людей. Теперь навсегда мне понятен и близок механик — человек, оставшийся на земле, но незримо участвующий в полете.

Вот уже бегу к «фарману» — он приземлился. Вижу оживленное лицо Ивана Яковлевича Земитана, его сияющие от радости глаза: он уже полетал. Слышу, как спокойно, толково Михаил Никифорович теперь, после полета, вновь объясняет все действия по управлению летательным аппаратом.

Следует ли говорить, что сама мысль — он учится у Ефимова — укрепляла у Земитана уверенность в своих силах. Все в школе знали, что этот летчик с мировым именем является и прекрасным учителем, чутким, но требовательным инструктором.

В июле 1911 года Иван Яковлевич Земитан отлично сдал экзамен на звание военного летчика. Теперь в качестве инструктора учил летать других. Слушая его объяснения, я как бы вновь проходил класс «профессора» Ефимова: Земитан ведь только повторял курс своего наставника. Занятый офицерами, штабс-капитан долго не мог уделить мне внимания. Наконец в июле состоялся первый провозной полет. Я увидел землю сверху. Почувствовал плавный ход ручки управления и педалей. Узнал легкий приветственный толчок, которым земля встречает возвращающийся с неба самолет.

Земитан дал мне примерно пять провозных полетов. Я вел машину довольно уверенно. Но инструктор не мог выпустить меня самостоятельно: раньше должны были вылететь офицеры. Даже провозные круги мне давали, когда болтанка, обычная в пору жаркого лета, усиливалась и офицеры летать прекращали. Думаю, что постоянные полеты в таких условиях принесли мне немалую пользу: приучили к «рему» и сильному ветру при взлете и посадке.

Я приходил на аэродром часа на два раньше офицеров, выводил «фарман» на старт. Обслуживал полеты других, а когда они уходили отдыхать, летал. Затем увозил самолет в ангар. Но у меня было важное преимущество перед другими учениками Земитана: сам готовил машину, знал все ее особенности, верил в нее, как в себя.

В общем, я был доволен. Считал себя наполовину уже летчиком. Мечтал о больших полетах…

В один из дней я бежал по аэродрому с оцинкованным баком в руках. Нужно было до начала полетов дозаправить самолет касторовым маслом. Смотрю — Михаил Никифорович Ефимов с двумя учениками-офицерами уже идет к своему аэроплану. Я на ходу приложил руку к бескозырке. В ответ Ефимов кивнул головой и крикнул:

— Доброе утро, коллега!

Я видел, как спутники Михаила Никифоровича заулыбались, полагая, что знаменитый летчик в шутку назвал «коллегой» чумазого солдата. Они ведь не знали, что Ефимов как-то интересовался, кем я работал до армии. Узнав, что я был железнодорожником, весело сказал:

— Выходит, мы с вами коллеги. Я тоже когда-то работал в Одесском отделении Юго-Западной железной дороги…

Вот с тех пор он иногда и называл меня коллегой…

Я уже приближался к своему самолету. Вдруг со стороны послышался окрик:

— Эй ты! Остановись…

Подумав, что это относится к кому-то другому, я продолжал идти.

— Скотина! Стой, кому говорю! — послышалось опять.

Я оглянулся. За мной бежал высокий офицер. Поставив бак на землю, я подошел к нему строевым шагом. Лицо кавалерийского офицера покрылось от гнева лиловыми пятнами.

— Ско-ти-на! — по слогам повторил он ругательство. — Как ты смел не отдать честь офи-це-ру?

— Ваше высок… — начал было я. Но он оборвал меня:

— Молчать!

— Так разрешите…

— Молчать! — взвизгнул офицер, присовокупив крепкое ругательство. — Немедленно доложи дежурному офицеру, что я послал тебя на два часа под ружье! С полной выкладкой!..

— Спешу на полеты, нужно выпускать аппарат… — успел выпалить я, показывая на бак. Но в ответ снова:

— Молчать! Кру-гом! К дежурному офицеру — шагом а-арш!

С тревогой подумав, что полеты группы Земитана сорваны, я оставил бак посреди поля и, не оглядываясь, ушел.

В караульном помещении мне дали винтовку, и я с полной солдатской выкладкой два часа стоял по стойке «смирно» перед окнами офицерского собрания.

Когда доложил о случившемся Земитану, он покраснел и глухо сказал:

— Да, Спатарель, к великому сожалению, есть среди нас такие. Но что поделаешь…

Чувствовалось, что эта история ему крайне неприятна. «Такие» действительно были. Из-за придирок офицеров к солдатам нередко нарушалась работа на летном поле. Умный, отличавшийся хорошим отношением к механикам начальник школы князь Мурузи вынужден был специальным приказом отменить отдание чести на аэродроме во время полетов.

«Такие» попадались и среди летчиков-инструкторов. Туношенский, например, не мог даже спокойно разговаривать с солдатами. Морской офицер старший лейтенант барон Буксгевден издевался над своим механиком Эмилем Киршем. Топал ногами, кричал визгливым голосом:

— Тупица! Недоносок! Сукин сын!

А Эмиль Кирш прекрасно знал мотор. Вместе со мной он в числе первых пяти солдат стал летчиком. По начитанности, внутренней культуре, техническим навыкам и летным качествам этот человек был на голову выше барона Буксгевдена.