Евгения Шор - Стоило ли родиться, или Не лезь на сосну с голой задницей

На суставах пальцев ног у меня появились шишечки, которые остались навсегда, а на подошве ноги появился нарост. Мария Федоровна и Наталья Евтихиевна определили, что это мозоль, ее парили, но дотронуться до нее ножницами было невозможно. Мне стало больно ходить, купили в аптеке «мозольные кольца», а ведь все это отнимает юность. Наконец осенью пошли в поликлинику, оказалось, что это не мозоль, а особая бородавка, и мне ее вырезал еще нестарый хирург с бородой и голубыми глазами. Меня положили на стол, под спину подложили какое-то устройство с проводами (я думала, что через него пропускали электрический ток) и заголили меня снизу до пояса. Я считала, что нечего стыдиться врачей, но было все-таки как-то неудобно перед бородатым хирургом. Было нестерпимо больно, у меня лились слезы, я никогда не думала, что могу быть так несдержанна: стала стучать здоровой ногой, с которой не был снят башмак, по стулу рядом со столом, на котором лежала, а хирург стал мне вытирать слезы куском ваты, и было приятно видеть его сочувствующие голубые глаза.

Костя, сменивший в 8-м классе в моем сердце Витю и Леву, был тоненький, очень светлый блондин с прямыми волосами, с мелкими чертами скорее хорошенького лица. Он был на класс старше и держался очень самоуверенно. Тут было что-то новое для меня, я не только зрительно отличала его от других — мне этого было мало. Один раз на перемене Лена Лаврова, плотненькая, смешливая, с хорошеньким лицом и с ямочками на щеках, шла от лестницы к двери нашего класса у окна в конце коридора, мимо двери 9-го класса. Костя загородил ей дорогу и пытался схватить, но она вскочила на низенькую скамейку (такие скамейки стояли вдоль стен коридора), пробежала по ней и подбежала к нам. А может быть, это была не Лена, а девочка из другого класса, тоже заметно хорошенькая, Костя и на нее обращал внимание. Я думала, что такие действия совершают только грубые и даже несколько преступные простолюдины. Тем не менее я почувствовала не только осуждение, но что-то похожее на зависть, и Костя не перестал притягивать меня.

Я не представляла себе, что учителя, не будучи моими врагами, как невзлюбившая меня учительница в 3-м классе, могут относиться ко мне без симпатии (или представляла и боялась? считала, что могу завоевать эту симпатию? со взрослыми мне было легче, чем с детьми). Вместо Артема Иваныча в старших классах математику преподавала Анна Николаевна, которая считалась строгой и справедливой. В 8-м классе не бывало такого шума и безобразия, как раньше. А у Анны Николаевны было совсем тихо, почему-то, говоря негромко, она вызывала молчание и внимание. Может быть, многие в классе готовили себя в технические вузы и уже обращали внимание на математику. Мне в голову не могло прийти такое соображение, к математике я подходила эстетически: я находила в ней гармонию, которой не было в арифметике, да и в физике.

Анна Николаевна вызвала к доске меня и Женю Генкину. Доска была разделена вертикальной чертой пополам, и каждая из нас должна была решить задачу. Кто-то сказал: «Две Жени у доски». Мы стояли у доски, и я не спеша писала вопросы и действия, задача была обыкновенной трудности, но я почему-то задержалась. Анна Николаевна сказала: «Женя, поторопись». (Она называла всех по именам, как Артем Иваныч, но у нее это не прибавляло теплоты.) Кто-то спросил: «Какая Женя?» — «Она знает», — сказала Анна Николаевна. Я была уверена, что замечание может относиться только к Генкиной, но что-то во мне забеспокоилось. Анна Николаевна поставила мне «хорошо» и Генкиной тоже. Хотела ли она сбить с меня спесь? После урока я, как полагалось отличнице, подошла к Анне Николаевне и попросила вызвать меня еще раз, чтобы исправить «хорошо» на «отлично». Мне противно вспоминать это.

Анна Николаевна задумала устроить математический кружок и мне задала тему «Недесятеричные системы счисления». Я ничего об этих системах не знала и с интересом читала о них в рекомендованных мне книжках, но, собственно, не эти двенадцатеричные системы меня заинтересовали, а те древние миры, в которых они использовались: Ассирия, Вавилон, вот что давало пищу воображению. Я представляла их себе, но в кружке (в котором было очень мало народу и для которого пришлось остаться после уроков в школе) я пересказала то, что было в книжках об этих системах. Мне это было довольно интересно, и я думала, что слушающим тоже интересно. До меня выступал Саша Петровский, отличник, появившийся в нашем классе только в этом году. Мне было неинтересно слушать Сашу, я прониклась миром двенадцатеричных систем, и прочая математика была мне ни к чему. После окончания заседания кружка я прошла мимо Анны Николаевны, которая разговаривала с кем-то из нашего класса, и этот кто-то выражал свое удивление тем, что Сашин доклад оказался лучше моего. Этот щелчок по моему самолюбию был не силен, но мне тоже неприятно вспоминать об этом.

Я пригласила примерно тех же одноклассников, что Света Барто, к себе на елку. Елка была великолепная, до потолка, возможно, Мария Федоровна хотела показать всему свету и дяде Ма, в частности, что мы живем хорошо, не так, как должны были бы жить на скудные средства, которые мне выдавались, и что мне ничуть не хуже, чем при маме. (Возможно, шла некоторая борьба: Мария Федоровна отстаивала наше прежнее бытие, а дядя Ма хотел, чтобы мы жили скромнее, как он, ведь и так жить можно, не правда ли?) На угощение было, наверно, только сладкое, как всегда у нас. Купили дорогие шоколадные конфеты и, по моему настоянию, дешевое драже, которое я недавно открыла (мы раньше никогда такого не покупали) и которое казалось очень вкусным, — мне хотелось поделиться с другими этим открытием. Я заметила, что никто к этому драже не притронулся, а все ели шоколадные конфеты. Были, конечно, приглашены Таня и Золя, и никогда раньше не видевшие их мальчики разговаривали и смеялись с ними так же, как с девочками из нашего класса, а я была сама по себе, и никто ко мне не обращался. Они сидели друг против друга на одном конце раздвинутого стола и были возбуждены, говорливы, шутливы, а я сидела не рядом с ними и брала и ела одно за другим драже. Тогда я еще не решила не собирать больше у себя гостей, но с началом войны такие сборища естественным образом прекратились.

В 7-м классе я совсем не занималась дома немецким языком, а в 8-м Мария Федоровна, изыскав ресурсы, пригласила учителя. У него было русское имя, но он был, по-видимому, немец, хотя и не походил на немца в моем тогдашнем представлении, будучи довольно курносым и с темными волосами. Он был очень корректный, в очень приличном костюме, но Мария Федоровна почему-то прозвала его Михрюткой. Он как-то пропустил несколько уроков (был болен) и потребовал деньги за пропущенные уроки, в чем Мария Федоровна ему, естественно, отказала. Он, наверно, был, несмотря на приличный костюм, в стесненном положении, может быть, у него не было работы, я не знаю. Он обращался ко мне на «вы», что для меня было еще странно. Я не испытывала перед ним того страха, который мне внушали красивые люди, и хотелось, чтобы он был в меня влюблен. Я не понимала, что из его обращения со мной можно сделать противоположный вывод: ему скучно со мной. Он дал мне книгу для домашнего чтения, а я из лени все откладывала и откладывала и прочитать ее не успела, он пожаловался Марии Федоровне, Мария Федоровна рассердилась: «Я для тебя работаю…» — и была права. Мне кажется, что «Михрютка» перестал к нам ходить раньше конца учебного года.