Евгения Шор - Стоило ли родиться, или Не лезь на сосну с голой задницей

Это желание выделить из себя, выразить свои чувства было и моим желанием, но оно у меня появилось в юности. В детстве, после того как «Баран и курица» не получили похвалы, я ничего не писала (а был тоже задуман сборник). Правда, в одной записке маме (мне девять лет), желая ее развеселить, я нарисовала человечка, совсем не похожего на директора школы, которого я хотела изобразить, и написала то, что назвала «Стихи»:

Что твой Хлебников!

Моих сочинений не осталось, есть несколько изложений 6-го или 7-го класса. Они наивнее маминых школьных работ, я менее свободно распоряжаюсь фразами, я менее развита, но — не ошибаюсь ли я? — я яснее вижу то, о чем пишу, и это должно бы передаваться читающему.

Лет семнадцати-восемнадцати я снова попробовала писать, написала несколько романтических страниц, но написанное оказалось подражательным и водянистым. Я посчитала, что сначала нужно пожить и все испытать, а пока ничего у меня в жизни не получалось, я стала вести дневник. При всем плаксивом лиризме записей тех лет, меня, когда я их перечитала, поразило «мое» — оно осталось тем же.

Меня очень удивляло, что в дневнике получается не так, как мне хотелось. В него почему-то не попадало мое остроумие и никак не отражалась «жизнь страны», которую я несколько раз пыталась с усилием вводить туда.

Случайно в 1944 году я оказалась на Садовом кольце на Калужской площади, когда через Москву прогоняли пленных немцев. Они шли рядами, но не в ногу, на них была военная форма, но грязноватая, несвежая, и лица у них были усталые, загорелые, красные, небритые и тоже грязноватые. Я не испытывала к ним никакой ненависти, мне было их жалко. Стоявшие вдоль улицы люди молчали. Только когда в одном из рядов показался высокий, на голову возвышавшийся над остальными молодой немец с красивым лицом и перевязанной головой, какая-то женщина сказала громко: «Вот он, главный убивец». Но ее никто не поддержал. Я так все и записала в дневнике — меня зрелище взволновало. Но совсем иначе это было изображено в газетах.

Через восемь лет я стала стараться писать правду, это не давалось сразу. Чем лучше мне удавалось писать правду, тем короче делались записи, за исключением периодов влюбленности. Потом произошел кризис и родились эти мемуары.

У мамы появились гимназические подруги, девочки из таких же приличных семей, как дедушкина, и из более богатых, и еврейки и русские. Летом, во время каникул, подруги писали друг другу письма. Только одно письмо грустное, девочка живет в пансионе или ее семья содержит пансион. Упоминается только отец (матери нет?). Пишет с грубыми ошибками: «учиница», «совиршенно».

Другая подруга живет на даче в Пушкине и занимается, «бедняжка, с мамой каждый день французским, немецким, русским, географией, арифметикой и Законом». Она начинает письмо: «Дорогой Розанчик». Дача ей нравится: «В Пушкине идут спектакли два раза в неделю и мы <���…> были там четыре раза, тогда шло: «Евгений Онегин» — опера, «Школьная пара», «Домашний стол» [107] «Школьная пара» (1891) — водевиль в одном действии Е. М. Бабецкого, «Домашний стол» (1891) — фарс в трех действиях И. И. Мясницкого. — водевили и балет «Царство поэтов». Мы платили по 50-ти коп. один раз, по тридцати копеек тоже один раз и по двадцати два раза… Мы познакомились со всем Пушкином и нам очень весело».

Обе девочки подписываются: «Любящая тебя твоя подруга…»

Это еще средние классы, а вот что писали в старших… Девочка летом готовит ученицу, живет в чужой семье на даче. «А какая у меня глупая ученица <���…> она любит не учиться, а целоваться». При всем том, «во 1-х, футбольный бал», на который они пошли «случайно, в домашних платьях», они — три девочки, кадет, некто, прозванный «трагик Сальвини», и «еще один синьор». «На балах теперь не танцуют», и они ходили «то в одну сторону, то в другую». Потом, сидя на сене, она «выслушала теорию любви, продукт кадетского остроумия».

На письмах от Нади (их несколько) есть даты — это лето 1911 года, подругам уже по семнадцать лет. Надя из более состоятельной семьи, чем мама, они снимают большую дачу в Фирсановке. Кругом богатые имения и дачи — все соседи описываются, особенно лица мужского пола («сынок выезжал прекрасного рысака»). Надя увлечена ездой на велосипеде, крокетом и тоже учится ездить верхом: «…черные шаровары, высокие сапоги, папина тужурка и шляпа с широкими, с одного бока отогнутыми полями <���…> Восседая в костюме «гранда» на сером деревенском одре, я имела вид Дон-Кихота на Россинанте». Надя жалуется на то, что около нее нет подруг, ей нечего читать, кроме Конан Дойля, и она «одна, если не считать двух очень неинтересных молодых людей». Они «совершили поездку в Новый Иерусалим»: «Мы в церкви во время службы носились по хорам с хохотом и гвалтом. Нас какой-то монах запер и потом здорово ругался <���…> Но мне было так смешно, что я боялась лезть к самой гробнице, чтобы не расхохотаться…» На дачу приезжает на двух автомобилях семейство «бывшего патрона [ее] отца». «Конечно, это произвело громадную сенсацию <���…> взбудоражило всю деревню Верещагино». «За автомобилями неслись собаки, куры, теляты, ребятишки и вообще вся деревня». «Проехали за 20 минут более 27 верст. Посидели полчаса и уехали, а так как было страшно темно, то зажгли прожектора, которые освещали путь на несколько сажень…»

Мамины письма к этим девочкам, естественно, не сохранились, и я выискиваю то, что к ней относится, помимо приветов, поздравлений и поцелуев («Ну, покамест, адью, мон анж [108] прощай, мой ангел! (фр.). , желаю здравствовать!», «Поздравляю тебя, моя радость бесценная, с днем прошедшего рождения»).

Например: «Как не стыдно, моя мартышка, заниматься аферами. Ты спросишь, какими? А вот: Как тебе не стыдно прельщать и кокетничать с какими-то вьюношами, да еще 18-ти лет. Fi donc! [109] Фу! (фр.). И еще спорить с ними о всякой ерунде, о какой-то погоде, проигрывать плитки шоколада. Это прямо безнравственно. Стыдись, мартышечка!!!!!!!» «Мой искренний привет победительнице сердец. Дай ей Боже побольше успеха в дальнейшем».

Обе они только что кончили гимназию. Надя готовится к конкурсу, по-видимому, в консерваторию (рояль и учебник гармонии) и завидует маме, которая поступает на Высшие женские курсы — там нет конкурса. Но: «Я же тебе советую прекратить почти совсем твои занятия, последствием которых являются истерики. Что смотрят твои папа и мама? Тебе прежде всего нужно как следует отдохнуть».

Что с ними стало, с Надей, с Симочкой, с Соней, долго ли продолжалась их дружба, что мама думала о них тогда и впоследствии?