Константин Симонов - Симонов и война

К. М.Спирту давали, что ли?

М. Ф.Не знаю, что он ему дал, так, натер чем-то. Вы знаете, я смотрел, я в ужас приходил, когда он мясо разрезал, отвернул его. Тот только говорит: «Доктор, ну, поскорей, поскорей, доктор». А доктор: «Ну, потерпи, потерпи, голубчик», — и начинает пилить. Вы знаете, я не мог смотреть. Человек только так, стонал немножко. Когда кончилось, как будто бы он тоже почувствовал какое-то вроде как облегчение. Через два часа умер этот человек.

Я потом доктору говорю: «Доктор, вы же видели, что он умрет. Зачем вы только его мучили? Такие невероятные мучения человек перенес». Он говорит: «А что делать? Я хотел спасти все же».

К. М.Начальство немецкое там было?

М. Ф.Наше.

К. М.Немцев никого не было?

М. Ф.Не знаю. Наверно, был какой-то, но к нам не показывался. У нас были свои врачи, наши же врачи. Но они были бессильны что-нибудь сделать. Положили меня в ванну, потому что давно я уже не делал ванны. Вообще не делал ванны с момента… Да, черт ее знает, когда я мылся! Такие тяжелые бои были, когда там к черту мыться было! Ранен был, а в госпитале меня вообще не мыли. Только этот санитар, вернее, фельдшер австриец, о котором я вам говорил, меня протирал камфарным спиртом, а так я не мылся. И вот нужно было меня вымыть обязательно. Так воды немножко нагрели, растворили марганцовку и в эту марганцовку меня положили. Я говорю: «Заражение же будет». — «Ничего, с марганцовкой все сойдет». Все благополучно сошло.

В этом госпитале были случаи, когда умирало триста-четыреста человек в день. Триста-четыреста человек! А раненых все подвозят и подвозят. Сильнейшие бои же идут. Тяжелейших раненых привозят. Почему тяжелейших, потому что, видимо, на месте не оказана медицинская помощь, везут их доживать последние дни, и тут они уже доходили.

К. М.Видимо, и бои на линии фронта, и, главным образом, бои в окружении.

М. Ф.И в окружении, и партизанские. Все тут. Сплошной идет поток, поток привозят и поток уносят.

Я это говорю со слов врача, который заведовал этим госпиталем. До трехсот-четырехсот человек в день умирало.

В один прекрасный день приходит ко мне врач и говорит: «Вас требует какой-то гражданин». Я говорю: «Кто такой?» — «Не знаю, — говорит, — в штатском какой-то». Я говорю: «Я не пойду, пусть сюда идет».

К. М.А вы уже на костылях ходили?

М. Ф.Нет, нет, я лежу без движения и говорю: «Я не хочу туда идти, пусть приходит сюда». Вообще не хотелось мне где-то с кем-то один на один разговаривать. Я не хотел этого.

Приходит обратно: «Нет, приказал вас принести туда». Положили на носилки, санитары отнесли меня в комнату. Смотрю, молодой парень. Где я мог его видеть? Что-то знакомая рожа. «Вы меня не узнаете, господин генерал?» Я говорю: «Узнал. Вы, — помощник начальника особого отдела 19-й армии?» — «Да».

К. М.А вы один на один разговариваете?

М. Ф.Да, один на один, в комнатке. Я говорю: «Зачем я вам понадобился?» — «Вы, — говорит, — господин генерал, конечно, знаете, какая на фронте обстановка. Она не в пользу Советской армии. Вы знаете, что Гитлер устанавливает сейчас новый порядок». Я говорю: «И вы с этим „новым порядком“ уже начали работать?» Он говорит: «Да. Я прибыл сюда по указанию немецкого командования переговорить с вами — хотите ли вы помогать новому порядку и работать для русского народа?» Я говорю: «Я всю сознательную жизнь работаю для русского народа! Всю сознательную жизнь, как только начал что-то понимать! А вы помните, когда двух командиров батальона за анекдоты вы приговорили к расстрелу? Два лучших командира батальона! Я вас просил, и говорил, и приказывал не расстреливать их, послать в штрафной батальон. Вы, уйдя от меня, все же расстреляли этих двух людей. А теперь вы, стервец!..»

Когда я был в Смоленске в Партархиве, мне заведующий показал дело этого особиста: эту сволочь поймали в конце концов и там показания есть, что, он был у генерала Лукина, который не только не согласился, а ругал меня и поносил всякими словами. Это в показаниях есть.

К. М.А его когда поймали? Уже после войны, наверно?

М. Ф.Наверно, после войны. А может быть, и партизаны, боюсь вам сказать.

К. М.А в каком он звании был?

М. Ф.Майор, наверно. Капитан или майор. В общем, передался, сволочь такая, работал на немцев.

И когда мы с ним так поговорили, я врача позвал, говорю: «Уберите меня, я больше не хочу с ним разговаривать». Он ушел. Меня понесли. Я был очень нервно расстроенный; меня спрашивают: в чем дело. Я кое-что рассказал ребятам. А на второй день приходят два немца: «Господин генерал, вчера наш представитель был у вас, вы очень дурно обошлись с ним». Я говорю: «Это изменник, а не представитель. Изменник, русский, который работает на вас». — «Не будем это уточнять, и не будем больше вспоминать…» Я говорю: «Вы что, тоже пришли меня уговаривать?»

К. М.Они по-русски говорят, немцы?

М. Ф.По-русски. Отлично по-русски говорят. Один из них окончил гимназию в Ленинграде. Жили здесь в России до революции.

К. М.Военный или в штатском?

М. Ф.В штатском.

«Мы знаем ваше тяжелое положение, нам известно, что вы очень храбрый генерал, храбрых генералов мы уважаем. Мы хотим создать для вас более приличные условия». Сразу насторожился я. «Какие условия вы мне хотите создать?» — «Мы ничего вам не предлагаем, вы не беспокойтесь, пожалуйста. Мы только хотим вас перевести в более хорошие условия, в немецкий госпиталь». Я говорю: «Я один не пойду. Вот если возьмете артиллерийского генерала (бывшего моего начальника артиллерии), я тогда пойду». — «Мы на это не уполномочены». Я говорю: «Тогда я остаюсь здесь».

А через день они пришли и сказали, что немецкое командование согласилось. Нас двоих забрали и увезли в немецкий госпиталь.

Там, в немецком госпитале, условия, конечно, были уже лучше. Там у них и солдаты, и офицеры — все вместе были. Это тоже был передовой какой-то госпиталь. Кормили там довольно сносно. Сытно и калорийно кормили.

Там санитарками работали наши женщины из Смоленска. Одна из них — Дровникова или Дровенникова, как ее звали, не помню и найти ее не могу. Я ей говорю: «Принеси нам борща, украинского борща со свининой». Она нам принесла, и только мы начали есть, пришла сестра немецкая, «швестер», ей надавала по щекам, а весь наш борщ вылила.

К. М.Не положено?

М. Ф.Да, не положено. Была там другая женщина — старушка, переводчица по-немецки. У нее два сына работали журналистами в газете «Известия», фамилию забыл. Как-то вечером, немецкой сестры не было, она принесла нам мед искусственный. Знаете, немецкий искусственный мед? Очень вкусный, между прочим. Не различишь, что он не настоящий. И сухарей принесла. Как на грех появилась немецкая швестер. Тоже старушку избила, сухари и мед отобрала у нас, унесла.