Константин Симонов - Симонов и война

К. М.А он военнопленный был?

М. Ф.Военнопленный. Я говорю: «Давайте делать операцию». А он говорит: «Мне нужна кошка». Я говорю: «Для чего вам кошка?» — «Я, — говорит, — беру из кошки какую-то там часть мозга», — или что-то такое, не знаю, какую-то часть в спине берет он. «Положу, — говорит, — это в спирт, в спирте оно будет какое-то время, а потом я вам вставлю, поскольку у вас там разрыв есть, вставлю этот кусок». Я говорю: «Давайте». — «Только, — говорит, — надо, чтобы немецкий врач согласился».

Приходит немецкий врач, и я ему говорю, что француз мне хочет сделать операцию. Он говорит: «Хорошо, я буду ассистировать ему, смотреть буду».

К. М.Это его заинтересовало. А французский врач был сыном военнопленного?

М. Ф.Его отец попал в плен. Отец старый, больной. И сын взялся заменить отца. Отца отпустили, а он пришел вместо него. Это свободно делалось, у французов, по крайней мере.

К. М.Интересно. Никогда не слышал.

М. Ф.Никогда не слышали?

К. М.Нет.

М. Ф.Больного на волю, здорового — сюда. Им даже лучше — он же работать будет. Потому что они к французам-то относились по-другому, чем к нам. Только мы были вне закона.

Он мне сделал операцию. И когда меня носили к нему в санитарную часть на перевязку — это были лучшие дни. Там обязательно французы, югославы что-нибудь сунут. Главным образом, сигареты совали. Немцы нам табаку совсем не давали, так что курить страшно хотелось. И вот они снабжали нас сигаретами и кое-что из своих посылок давали. Это облегчало наше положение.

К. М.А в лагере генералы только были или и офицеры, офицерский лагерь был?

М. Ф.Никакого различия.

К. М.Нет, вообще, весь этот лагерь Люккенвальде?

М. Ф.И солдаты, и офицеры. Ну, у них-то там отдельно для офицеров было, у французов и у югославов, а у нас все вместе. Правда, я лежал в отдельной комнате.

Там был очень хороший переводчик наш, инженер, сапер. Молодой парень такой, по фамилии… Он ко мне очень хорошо относился и старался всячески что-нибудь у немецкого врача выговорить мне. То ли что-нибудь из медикаментов, то ли что-нибудь в смысле смены белья. Белье на мне всегда было чистое, белоснежное. А потом в один прекрасный день одну простыню изъяли. Остались мы при одной простыне. У них стало не хватать простыней, в связи с бомбежкой.

О том, что я нахожусь в плену, узнал один из наших генералов. Фамилия его… потом я его как-нибудь назову. Он потом сюда был привезен и повешен. Выскочила фамилия из головы. Приехал. Я думал, что он тоже пленный, а оказывается, он был начальником Оперативного отдела Прибалтийского военного округа, значит, Прибалтийского фронта, и при первой же возможности, в первые дни боев перешел на сторону немцев и работал уже у немцев. А я и не знал, что он у немцев работает.

К. М.Он по процессу Власова был повешен. Один из пяти или из шести.

М. Ф.Да, да. Я потом вспомню его фамилию.

По-моему, он кое-что привез мне. А я говорю: «Почему вы так свободно?» — «А немцы, — говорит, — отпускают меня». Я как-то не придал этому значения.

К. М.А он был в форме советской?

М. Ф.Нет.

К. М.Уже в гражданском?

М. Ф.В гражданском. А потом, когда в лагерь я переехал, узнал, что он на немцев работает. Оказывается, у него какие-то родственники нашлись дальние, он сам из дворян. В общем, к немцам перебежал. Потом был он у Власова не то заместителем, не то кем-то и уже носил генеральскую форму немецкую, только «РОА» было написано.

Из этого госпиталя меня почему-то перевезли в Берлин, в госпиталь.

К. М.А там был госпиталь внутри лагеря?

М. Ф.Нет, лагерь был отдельно, а это было чисто госпитальное помещение. А лагерь был тут же, и госпиталь при лагере был.

К. М.А госпиталь не только для русских?

М. Ф.Для всех.

К. М.Поэтому вы и могли больше общаться там с югославами?

М. Ф.Поэтому я и говорю, что это давало некоторые преимущества.

К. М.Вас туда взяли, когда вам что-то делали с рукой? На этот период — в госпиталь? А до этого вы не были в госпитале?

М. Ф.Нет, до этого не был. Перевязку делали, когда надо было. Но рана почти уже зажила.

К. М.Уже ходили на костылях к этому времени?

М. Ф.На костылях ходил. Правда, трудно было, потому что взять костыль нельзя, рука-то… А у них костыли, у проклятых, знаете, эти — на локтях. Очень трудно.

Я у него спрашиваю: «Почему вы мне не делаете протез?» Он, видимо, куда-то написал, и меня перевезли в Берлин, в госпиталь. Тоже — французы, англичане, югославы. Тоже смешанный госпиталь. Какую-то гимназию бывшую занимали. И там мне сделали протез. В Берлине.

Как-то приходят ко мне санитары и говорят, что английский врач хочет с вами поговорить. Ну, меня повезли туда. Вы знаете, — подлец! Сидел я с ним часа два, он беспрестанно курил. Хоть бы, мерзавец, предложил мне сигарету. Сам я не хотел у него просить принципиально. Думаю, даст или не даст? Нет! И нарочно курит и дым — в мою сторону. Разговор у нас шел по-всякому, по-всякому. Он говорит: «Мы сейчас с вами союзники, а ведь нам придется с вами воевать потом». Я говорю: «Да чего это ради нам с вами воевать-то надо?» «А вот посмотрите».

К. М.У него определенной цели разговора не было, просто он хотел поговорить?

М. Ф.Да, просто хотел поговорить.

К. М.Он военнопленный был?

М. Ф.Военнопленный. Он мне рассказал, я и сам видел: английским офицерам полагалось два часа прогулки не в лагере, а вне лагеря. В сопровождении, конечно, немца. И вот я видел, как этот высокий англичанин делает очень широкие шаги, быстро идет и как за ним вприпрыжку бежит унтер-офицер. Весь мокрый возвращается с прогулки.

В одном из лагерей английские офицеры очень сильно поругались и избили охрану. Ну, может быть, не всю охрану, а несколько человек, так. Гитлер приказал одеть на всех английских офицеров наручники. Это врач мне рассказывает. Об этом узнал Черчилль, на второй день приказал всех немецких офицеров заковать в наручники. Правда ли это или неправда, не знаю, но он мне так говорил. И потом Гитлер отменил приказ в отношении английских офицеров. Он мне много чего рассказал. Потом говорит: «Вот вы, почему не получаете ничего? Вот, мы, пленные английские офицеры, у нас производство идет ускоренное даже перед теми, которые на фронте. Мы, — говорит, — получаем на десять процентов больше жалованья, чем офицер получает на фронте». — «Почему?» — «За неудобства плена». Понимаете? За неудобство плена! И ускоренное производство, и жалованья больше платят. Значит, английское правительство и не мыслит себе, что англичанин может быть изменником родины.