Константин Симонов - Симонов и война

Или четыре издания — «Россия, родина, тоска…». Мне это нравится. Что же, я в пятом издании выну «тоску» и вставлю «широка» или «узка»? Но в шестом я опять вставлю «тоска». Получится игра в прятки. Мне кажется, не стоит этого делать.

По поводу стихов снимаемых — ну что же, я согласен и с «Фотографией», и с «Квартирой». Что же до «Амундсена», то перечел его внимательно и совсем не понимаю, почему надо снимать. Абсолютно не понимаю. Спорить не хочу, но и переименовывать «Амундсена» в «Седова», чтобы не преклоняться перед Западом, тоже не хочется. Фамилия у старика действительно была иностранная, ничего тут не поделаешь. А существо стихотворения, конечно, о том, что нельзя успокаиваться, надо вечно бороться, двигаться вперед. И мне кажется, это абсолютно совпадает и со всем общим ощущением книги, и с нашим ощущением жизни, и вообще, и в частности сейчас. В общем, я бы на твоем месте не выбрасывал это стихотворение, а там как знаешь, решай сам.

Что касается остальных поправок, то я с ними не согласен, ни с одной, кроме того, что выкинул строфу насчет «непохороненных детей».

«Странней» — можно сказать.

«Нас кверху приподняли ноги», — не вижу, почему это нужно менять; по-моему, можно сказать.

«В честь редактора названной кем-то из нас Ортенбургом», — тут я прошу пойти мне навстречу, потому что я просто хочу это стихотворение включить. В целом я его люблю. Посвящено оно человеку, которого я тоже люблю, и я хочу это так оставить.

В «Мурманских дневниках» замечание о четверых мужчинах не понимаю. Тут идет речь о папанинцах, которых именно четверо, а не 3, и не 0, и не 2.

В стихотворении «Атака» дата стоит, как и во всех остальных стихотворениях.

Под «Безымянным полем» стоит дата — июль 1942 год. С точки зрения логической, можно и верно включить строфу о Гражданской войне, но я сейчас не могу вписывать сюда этого, потому что это стихотворение уже как-то очень отошло в прошлое от меня. Писалось оно сразу, под влиянием знаменитого июльского приказа, и к этому я не могу возвращаться.

В стихотворении «Слепец» — «Сама Россия осенила крестом калеку в забытьи» — не хочу выбрасывать, это мне нравится. Совершенно верно, кстати, что оно написано в том же поэтическом ключе и с теми же образами, что и — «Ты помнишь, Алеша…»; это, я бы сказал, даже как бы парные стихотворения. По мне, будь хоть два креста. Если редакцию это категорически не устраивает, пусть снимает все стихотворение.

В стихотворении «Три брата» единственно, что я могу сделать — поставить вместо даты напечатания дату написания: 1942 год, чтобы чувства стихотворения были понятней.

А убирать слово «тоска» не хочу. Бывала тоска иногда, тем более что стихотворение-то вовсе не о тоске, а о мести.

«Идем, не прячась непогод» — мне нравится: это в стиле стихотворения.

Стык «где, нас уставши ждать» ничуть не хуже тысяч стыков других стихов, моих и чужих.

Слово «окровавлен» мне нравится именно с неверным ударением. Может быть, я ошибаюсь, но как раз в этом — колорит стихотворения и что-то чуть-чуть былинное.

В стихотворении «У огня» слова «в грузном» и «грозном» поставлены рядом нарочно.

В стихотворении «Дружба» поправляю: вместо «готовясь» — «готовый».

Не знаю, почему нельзя сказать «порешить» в строке, где речь идет о танке, как о живом существе.

Соображения насчет героя и богатыря вовсе не понимаю. Это же есть поэтический ход стихотворения. Конечно, он был героем-богатырем. Именно стихотворение на том построено, что через отрицание внешних шумных слов говорится о сути героизма. Может быть, битва за тело Гектора, а может быть, просто дождливая ночь, в которую ординарец вытаскивает труп своего командира с ничейной земли. В стихотворении как раз и есть мысль о простом и непосредственном понимании, ощущении героизма.

Вот и всё.

Прошу тебя учесть мои соображения и оставить книжку стихов, так, как она есть сейчас.

Если же ты с чем-то уж категорически и абсолютно не согласен — созвонимся и будем снимать еще стихи. Ты же сам знаешь, что в таких случаях легче снять даже любимое стихотворение, чем писать, как я говорил тебе, «узка» вместо «тоска».

Жму руку. Константин Симонов.

получил Ваше письмо и стихи. Во-первых, мне показалось по этому письму и стихам, что у Вас есть поэтическая жилка и Вам надо пробовать писать.

Во-вторых, по существу дела. Вы упрекаете меня за стихотворение «Политрук», по-моему, упрекаете несправедливо. Я пишу в нем то, что думаю, а если думаю сейчас о Сталине иначе, чем я думал в 41-м году, то я не чувствую себя виноватым в этом. Я вовсе не стыжусь того, что в 1941 году написал с фронта, из Заполярья, в «Красную звезду» стихи начинавшиеся словами «Товарищ Сталин, слышишь ли ты нас?» Я писал их искренне и глубоко верил в этого человека. Но сейчас я, зная всю ту меру ответственности, которая лежит на Сталине и за разгром наших военных кадров в 1937–1938 годах, и за связанную с этим разгромом неполноценную подготовку к войне, и за то, что война оказалась внезапной, хотя она могла не быть внезапной, если бы не его слепая вера в собственную правоту и полная глухота ко всем предупреждениям, — сейчас, зная все это, я не могу без горечи думать и о своем тогдашнем отношении к Сталину, и о своих тогдашних стихах, написанных о нем. Я не стыжусь их, но думаю о них с горечью. Эта горечь, это ощущение трагедии, связанное в нашей истории с именем Сталина, человека очень большого, но в то же время и очень страшного, заставляет меня сейчас писать так, как я пишу. Именно так я написал своего «Политрука», именно так написал свою последнюю книгу «Живые и мертвые».

Вычеркивать Сталина из нашей истории невозможно и неправильно. Отдавая ему в истории то место, которое он в ней действительно занимает, мы обязаны в то же время оценивать его действия с учетом всего того, что мы о нем знаем. А знаем мы о нем необыкновенно много тяжелого, а может быть, узнаем и еще больше.

Жму Вашу руку.

С товарищеским приветом, Константин Симонов.

Я с большим интересом прочел Вашу книгу о Луговском. Посылаю Вам для сведения копию отзыва, который я послал в «Советский писатель». Хочу Вам написать об одном моменте, о котором не хотел писать в официальной рецензии издательству. Но, может быть, Вам стоит подумать об этом.

Вы, по-моему, очень хорошо, тактично и достойно сказали о периоде Великой отечественной войны в творчестве Луговского. Это был очень тяжелый для него период, и хорошо, что в книге сказано о нем кратко, честно и достойно, без всего лишнего и привходящего, но может быть, Вам пригодится одно мое соображение, которое хочу изложить Вам.