Константин Симонов - Симонов и война

Думаю, что оптимизм наш состоит не в том, чтобы смягчить картины этих первых дней войны, уже правдиво отраженные во многих мемуарах наших военачальников; оптимизм в том, чтобы показать, как после таких неимоверно тяжелых дней мы все-таки выстояли, как после этого была победа под Москвой, Сталинград, Курская дуга, освобождение Европы, падение Берлина.

Обо всем этом сказано и в этих моих, предлагаемых сейчас к печати, дневниках (смотри, например, стр.: 3, 4, 23, 24, 25, 40, 41, 42, 50, 59, 60, 64, 67, 68, 97, 102, 109, 111, 120, 121, 122, 163, 211, 213, 214), и в дневниках о событиях 1942-го, 43-го, 45-го годов, уже опубликованных на страницах той же «Дружбы народов». И в моей трилогии «Живые и мертвые».

Остается добавить, что мой «Дневник» являлся основой, на которой я писал роман «Живые и мертвые». Весьма многое в «Дневнике» и в романе совпадает. Я не вижу причин для себя задним числом смягчать в «Дневнике» картину событий тех дней, данную в романе. Не говоря уже о том, что ряд страниц этой первой главы «Дневника» уже опубликован в нашей печати (журнал «Новое время», 1965 г., и книга «Каждый день длинный» — издательство «Советская Россия», 1965 г.)

Стр.6. Эпизод на нефтебазе. Этот эпизод опубликован в книге «Каждый день — длинный» и на основе дневника полностью вошел в роман «Живые и мертвые».

Стр.6. Эпизод на дамбе. Эпизод этот опубликован в книге «Каждый день длинный» и вошел в роман «Живые и мертвые». Снимать его — причин не вижу.

Стр. 9–10. Эпизоды с потерявшим от потрясения рассудок девятнадцатилетним парнишкой и другим, потерявшим рассудок бойцом объединены в романе «Живые и мертвые» в один эпизод, написанный с еще большей, как я думаю, суровостью, чем об этом сказано в «Дневнике». Исключать оба эти эпизода я не вижу причин, считаю достаточным ограничиться некоторыми купюрами.

Стр. 11–12. Если делать здесь рекомендованные мне купюры и о беженцах, и о мобилизованных, которые, выполняя свой долг, шли на призывные пункты, то очевидно, следует сделать точно такую же купюру из романа «Живые и мертвы» (стр. 25, «Советский писатель», Москва, 1972 год), где почти буквально повторяется все, сказанное в «Дневнике», потому что роман написан по «Дневнику».

Стр.15–16. Мне, во-первых, рекомендуется исключить в комментариях мою догадку о том, что в кабине И-15 — труп не немецкого, а нашего погибшего летчика и, во-вторых, предлагается исключить приведенные мной технические данные о нашей истребительной авиации в 41-м году. Не согласен ни с тем, ни с другим. Как писатель, я имею право на ту, вполне резонную, с моей точки зрения, психологическую догадку, которую я делаю в примечаниях, а данные сравнительной скорости мессершмиттов и наших И-15-х и И-16-х я даю не просто так, а для того, чтобы подчеркнуть мужество наших летчиков, которые, не колеблясь, вступили в бой с мессершмиттами на этих устарелых к тому времени машинах.

Что же касается самих данных, то сошлюсь на книги, в которых они опубликованы:

«В количественном отношении накануне войны в авиации преобладали машины старых конструкций, примерно 75–80 процентов общего числа машин по своим летно-техническим данным уступали однотипным самолетам фашистской Германии».

«…В войсках нашего округа самолеты последних марок составляли лишь 15 процентов самолетного парка».

«Пока что в Военно-воздушных силах подавляющее большинство боевых самолетов было старых марок».

«В воздухе с момента объявления тревоги на походе мы не видели нашей авиации».

«Перевооружение ВВС на новую материальную часть началось практически с первой половины 1941 года, но, как уже говорилось, беда заключалась в том, что к началу войны новых самолетов у нас было еще очень мало, а в первые дни войны наша авиация понесла большие потери»; «Уже к полудню первого дня войны мы потеряли 1200 самолетов. 300 погибло в воздушных боях и 900 было уничтожено на аэродромах. Все это говорило о том, что мы были застигнуты врасплох. С этой мыслью никак не хотелось мириться».

Можно привести еще много цитат, но, думаю, приведенных достаточно для того, чтобы стало ясным, что соответствующие абзацы в моем «Дневнике писателя» целиком совпадают с тем, что было в жизни и напечатано во многих книгах. Исключать это из моего «Дневника» нет никаких оснований.

Стр. 19. Рекомендуется исключить упоминание о слухах насчет диверсантов и парашютистов. Не согласен с этим. Слухи такие были, были и паникеры, порой зря их распространявшие. Но были и настоящие диверсанты и парашютисты. Было и то и другое.

Это подтверждают многочисленные военные мемуары того периода. В доказательство можно привести хотя бы соответствующие места из мемуаров С. Бирюзова «Когда гремели пушки» (1961) и Л. Сандалова «На московском направлении» (1970) — те и другие мемуары связаны именно с этими днями, именно на Западном фронте. Бирюзов пишет:

«По городу распространялись слухи о предательстве, о шпионах и диверсантах, забрасываемых немцами к нам в тыл на парашютах. Некоторая часть населения была охвачена паникой.

Панические настроения передались даже отдельным работникам милиции и руководителям городских учреждений. Всюду им мерещились переодетые гитлеровские шпионы и фашистские десанты.

Почти каждую ночь в штаб дивизии кто-нибудь звонил по телефону или приезжал с настойчивой просьбой принять срочные меры по уничтожению кем-то где-то обнаруженных немецких парашютистов. Выделяемые штабом дивизии истребительные группы (преимущественно из состава отдельного разведывательного батальона)мчались на машинах в указанный район, и каждый раз возвращались ни с чем.

Не обходилось и без курьезов. Однажды мне позвонил начальник областного управления НКВД и сообщил, что работники захватили трех подозрительных лиц („по всей видимости, диверсантов“), которые пытаются выдать себя за командиров запаса, направляющихся по мобилизации на сборный пункт в Полтаву. Стали разбираться, и выяснилось, что это действительно были… командиры запаса, приписанные к нашей дивизии и прибывшие откуда-то из Средней Азии. Задержали их только потому, что они недостаточно чисто говорили по-русски».

Цитирую Л. Сандалова:

«По докладу Тер-Гаспаряна, вместе с захваченными в плен немецкими солдатами (моторизованный отряд входил в состав 3-й немецкой танковой дивизии) оказалось около 20 человек, одетых в красноармейскую форму. Они ехали на грузовой машине, которая во время боя была подбита.

Вначале они пытались выдать себя за захваченных немцами в плен советских бойцов и предъявили красноармейские книжки. Но даже самый поверхностный осмотр их вещей не оставил и тени сомнения в том, кто они такие. У них был найдены сигнальные ракеты, радиостанции и значительные суммы советских денег, не говоря уже об оружии, которого у пленных никак не могло быть. Это была группа диверсантов и шпионов, которых готовили еще до войны где-то под Варшавой».