Юрий Щеглов - Еврейский камень, или собачья жизнь Эренбурга

Прикрываясь лозунгами борьбы с контрреволюцией, троцкизмом и иностранной агентурой, Сталин надеялся единолично овладеть обстоятельствами. Весьма недвусмысленным свидетельством этого явился внешне пустяковый и даже дружески-безобидный разговор Эренбурга после его короткого пребывания на родине с переводчиком и на то время единственным корреспондентом в Мадриде, представляющим советскую прессу, Овадием Герцовичем Савичем.

Отец Жени не распространялся о своем происхождении. В «Дне втором» отец Володи Сафонова — врач, добрый, отзывчивый, образованный человек, целиком принявший революцию. После смерти родителя мальчик воспитывался в семье дяди, который, в противоположность брату-врачу, революцию не принял и отзывался о ней дурно. Однако мотив действительно близкий к происхождению отца Жени все-таки использован Эренбургом. Володя Сафонов во время пионерской чистки защищает сына царского прокурора Сашку Власьева и, не понятый товарищами, выходит из организации. Сашка Власьев честно признался в том, кто его отец. Дети за отцов не отвечают, Сашка просто сказал правду. За что исключать? Тема получает развитие в эпизоде столкновения Володи с дядюшкой. «Ты еще за охранников начни вступаться», — предлагает он. Володя спокойно ответил: «Я, дядя, не знаю, может быть, и вы в этой охранке состояли. Папа мне говорил, что вы — черносотенец». Дядя побагровел и шепнул жене: «Змею растим. Такой побежит и донесет».

Типичная ситуация для 20-х годов, нетипично только поведение отца Жени. В одном из писем она сообщила, что дед по мужской линии — Владимир Сафронов — был вовсе не врач, а околоточный надзиратель, попавший на должность из офицерского сословия. Обычно подобный путь проделывали офицеры, изгадившие свое звание и выгнанные офицерским собранием из полка. Военных профессионалов охотно подхватывали жандармерия и полиция. После революции дед Сафронов скрыл прошлое, подавшись в стекольщики. Имел три или четыре жены и кучу детей. Полицейский — охранительный мотив; его как мы видим, Эренбург использовал. У него ничего не пропало даром. Похоже, что отец Жени не утаил от собеседника компрометирующие на то время обстоятельства. Не исключено также, что проявившееся впоследствии настороженное отношение Эренбурга к отцу Жени зависело от прошлых полицейских корней. Эренбург имел опыт общения с публикой охранной породы.

Бывший околоточный нашел приют в Ленинграде с чадами и домочадцами. Но эту линию Эренбург не хотел психологически и сюжетно углублять, создавая образ Володи Сафонова. И так дядя-черносотенец отбрасывал на него тень. Все колебания и метания героя тогда бы объяснялись родственным влиянием, то есть в какой-то мере генетически. Время на дворе стояло вульгарное, жестокое и примитивное. Впрочем, время я напрасно упрекнул. Узнав, чем занимался дед Сафронов, я несколько опешил. Знакомство с сыном околоточного надзирателя как-то не входило в мою томскую программу изначально. Врачебная профессия отца Володи Сафонова достаточно убедительно объясняла высокий уровень его интеллектуальной подготовки. Реалии дореволюционного быта, между тем, свидетельствуют, что сын околоточного, в прошлом офицера, мог получить отличное воспитание и учиться в лучшей гимназии.

Бабушка по материнской линии происходила, что называется, из хорошей семьи. Иными словами, ее отец служил в синагоге кантором. Он был человеком искусства! В Томске синагога отсутствовала, и семья кантора приехала в северные Афины без него. Сам кантор оставил сей мир при драматических обстоятельствах. Он был восьмым сыном мельника и любил лошадей с детства. Когда осточертело петь одно и то же, он бросил синагогу и женился на Жениной бабушке, а чтобы прокормить будущую семью, занялся извозом. Жил он до брака где-то в Казахстане. В дни революционных бурь он перебрался на окраину Петропавловска. Опытный лошадник, он подружился с местными казаками и вошел в их среду. Для казаков главным оказалось то, что он вел дела честно, извоз содержал правильно и коня жалел. На иудейство они наплевали. Замечу попутно, что Фадей Ильич из «Дня второго», сдавший комнату наверху Володе Сафонову, где он покончил жизнь самоубийством, был когда-то конским барышником, любил с гиканьем носиться на резвых, так же как и кантор-расстрига. «После революции он присмирел, но не увял. Он заведовал конюшнями горсовета», — заключает Эренбург представление человека, обнаружившего тело центрального персонажа в петле у себя возле «шкапа» с регистрационными книгами, куда была занесена очередная «коняга», купленная у «депо» для «водокачки». И здесь ощущается явственный след, оставленный отцом Жени. Эренбург ничего не упускал, и всякое лыко — в строку.

Судьба бывшего кантора сложилась печально. Красноармейцы конфисковала у него лошадей. Он в ответ взбунтовал народ и угнал косяк в степь. Его преследовали неделю, поймали и тут же на месте расстреляли вместе с казаками, которые следовали за ним. Бабушке в то время исполнилось тридцать лет, и она осталась с тремя детьми.

Синагогальная тема тоже присутствует в «Дне втором», но она намечена лишь пунктирно и не получила развития. В Томске жил раввин Шварцберг, приехавший из Минска и проклинавший все и вся — от прошлой жизни до нынешней, включая революцию. Этот Шварцберг возник на страницах романа, вероятно, по двум причинам. Ни один крупный город, даже в Сибири, не мог обойтись без синагогального служителя. Рассказ отца Жени о родителях невесты остался у Эренбурга клочком воспоминаний.

Семья Сафроновых, по мнению Жени, была заражена юдофобством, но Александр Владимирович потом не упускал случая подчеркнуть, наоборот, свое юдофильство — и не только потому, что женился на еврейке, а теща гордилась, что она супруга бывшего кантора. Он считал акцентированное юдофильство неким знаком благородства, неким орденом, отличающим от невежественной толпы антисемитов. После приведенной мозаики фактов и сопровождающих их ощущений усомниться, что источником разнообразных сведений, использованных Эренбургом в романе, являлся отец Жени, не единственным, разумеется, но основательным и достаточно значительным по объему, не представляется возможным. Каждый кирпичик — в стенку. Так работают настоящие мастера.

— Обратное влияние тоже присутствовало, — однажды сказала Женя. — После встречи с Эренбургом в Томске отец перестал курить папиросы и завел себе трубку. Тратил уйму денег, покупал самые лучшие — английские шкиперские, эскимосские, вишневые, филипповские и всякие прочие. Имел целую коллекцию: штук двадцать. Постоянно хвастался: у меня, мол, не хуже, чем у Ильи Григорьевича.