Шафик Хандаль - Мы победим! / Тайные тюрьмы Сальвадора

Горький комок подступил у меня к горлу от сознания того, что наше скорое освобождение еще раз подтверждало разобщенность в действиях каждой организации. В противном случае, наши потребовали бы освободить не только нас двоих. Мне и в голову не приходило, что из чисто сектантских соображений партия не потребовала выдачи Лиль Милагро и других товарищей. Более вероятным мне казалось, что ввиду отсутствия связи между организациями им было неизвестно об их аресте. Глубокая грусть овладела мной, и, несмотря на то что свобода была близка, я не чувствовала удовлетворения, потому что предоставлялась она не всем товарищам, томящимся здесь.

Слова Лиль Милагро были справедливы и объективны. Слушая советы подруги по заключению, я почувствовала боль в груди, но еще большее впечатление на меня произвело то, что, несмотря на несправедливость только нашего с Марсело освобождения, ее взоры были обращены к высшим политическим целям: использовать этот опыт в борьбе за единство и революционную зрелость. Именно такой вывод вытекал из того грустного разговора, свидетелем которого была также Ана Хильма. Выполнить то, что мы обещали друг другу, было не только моим личным делом, но и объективным долгом революционера. Разногласия, субъективизм, имевшиеся в деятельности наших организаций, наталкивались на политическую необходимость, состоявшую в укреплении единства и повышении зрелости революционных сил. Находясь в тюрьме, мы особенно остро ощущали это. Видя, как приводили арестованных из всех организаций, мы поняли тогда, какую выгоду извлекал противник, играя на разногласиях между нами, добиваясь своей цели: разгрома и уничтожения революционного движения страны.

Мы молча дожидались развязки. Тишину ненадолго нарушил рассказ Марсело о том, как сержант Боланьос, бывший старшим смены, несколько раз поднимался к нему узнать его анкетные данные. Очевидно, начальство приказало ему поторопиться, потому что хотело урегулировать вопрос как можно быстрее, и нам нужно было выдать правильно оформленные документы. Поведение сержанта, уже во второй раз за вечер поднимавшегося к нам, было очень необычным. Пытаясь казаться даже любезным с Марсело, он не мог скрыть своего возбуждения.

— Все полицейские смотрели на меня в полном недоумении, — рассказывал Марсело.

— Черт возьми, Марсело, ведь уже сегодня ты будешь на свободе, — воскликнул Валье.

— Это еще неизвестно, — возразил тот. — Вы мне не поверите, но, закрывая дверь, сержант случайно ударил меня по ноге и даже извинился.

Забавно, — проговорил доктор Мадрис. — Роли меняются.

— Они, похоже, не могут найти моих документов в муниципалитете Санта-Аны, и им нужны мои данные. Сержант Боланьос чувствует себя, как на иголках.

Придя в третий раз, он нервничал еще больше. Вывел Марсело в коридор, попросил написать свое имя, снова отвел в камеру и был так растерян, что оставил открытой наружную дверь.

Доктор Мадрис изрек по этому поводу:

— Ну и дела! Хоть не верь своим глазам.

Через некоторое время тот вернулся и запер дверь.

После ужина за Марсело пришли Челе Мена и Ворон. Потом Марсело пересказал мне, о чем они с ним разговаривали:

— Черт побери, Марсело! Неужто тебя отпускают? — недоверчиво произнес Челе Мена.

— И конечно, без вашего на то желания, — съязвил Марсело.

Его отвели вниз к лейтенанту Кастильо.

— Слушай, Марсело, — сказал тот, — мы тебя отпускаем, и сегодня вечером ты уже будешь на свободе. Революционная армия народа захватила Роберто Пому и потребовала освободить вас двоих, тебя и Хосефину. Об остальных ничего не было сказано. — Кастильо оставил свой высокомерный, угрожающий тон и пытался изобразить чуть ли не приятельское отношение, но выглядел он растерянным, отводил в сторону глаза, стараясь не выдать, что чувствует свое поражение.

Марсело, поняв, что обстановка изменилась, спрашивает:

— А с остальными что вы намерены делать? Их не требовали освободить?

— Нет, — нервно ответил Кастильо, — о них ничего не было сказано. Нам это показалось странным, но они требуют освободить только вас. Впрочем, зачем им нужно требовать Лиль Милагро и Валье.

— А я настаиваю на предоставлении гарантий в отношении всех арестованных товарищей. Если Революционная армия народа не потребовала их освобождения, то только потому, что не знала их местопребывания, но мы-то знаем, и вы обязаны освободить также и их.

— Послушай, — пробормотал Кастильо, как бы извиняясь, — вы вылетите в Алжир, потому что таковы их условия. О Саломоне и Кристобале я могу сказать тебе, что мы сообщим их семьям, возможно, им удастся вывезти их из страны этой же ночью. С Аидее и Валье придется немного повременить. От остальных ребят нам ничего не надо, а Валье и Аидее — случай особый.

— Запомните ваши обещания, — предупреждает Марсело, — ведь мы можем узнать, выполните вы их или нет.

— Не беспокойся, мы все так и сделаем. Даю тебе слово, — обещает Кастильо и немного погодя добавляет — Но я прошу тебя не рассказывать другим полицейским, о чем мы с тобой говорили, потому что у правительства могут быть враги, которые не захотят, чтобы договоренность вступила в силу.

— Хорошо, — соглашается Марсело.

— Хочешь помыться? Помойся, а потом мы тебе дадим другую одежду, потому что в семь тридцать за вами уже приедут.

В половине седьмого нам в камеру, как обычно, приносят ужин. Открывают дверь и передают только две тарелки с едой, а капрал Эрнандес, обращаясь ко мне, говорит:

— Ты поешь внизу. Обувайся.

У меня под рукой оказались туфли Лиль, и я прошу одолжить мне их, надеясь вернуться, как уже много раз за последние месяцы. Но в камеру я больше не вернулась и не смогла проститься с ними, хоть и попыталась. Вхожу в кабинет, и меня подзывает Кастильо:

— Хосефина, подойди сюда и распишись в паспорте и удостоверении личности.

Я недоверчиво подхожу к столу и вижу там два удостоверения личности и два паспорта. Он открывает один из них и указывает место, где я должна расписаться. Потом я расписываюсь в удостоверении личности и проставляю отпечатки пальцев. Увидев, что я закончила, Кастильо произносит:

— Сегодня в семь вечера за вами приедут. Иди помойся, а потом тебе дадут чистую одежду.

Я говорю, что не хочу мыться.

— Хорошо, тогда переоденься. Сними эту грязную рубашку.

— Капрал Эрнандес! Подари одну из твоих рубашек Хосефине, пусть переоденется.

— Слушаюсь, мой лейтенант! — Эрнандес уходит и возвращается с рубашкой.

— Надень это.

— Зачем? Мне и так хорошо.

— Нет, переоденься. Ты очень грязная. Марсело уже побрился и моется.

— Я хочу, чтобы мне вернули отнятый вчера приемник.

— А у кого он? — спрашивает Кастильо.