Олег Тарутин - Межледниковье

Мы расстались в долине Деса, посулив Юрке за проявленный героизм премиальную литровую банку компота на вожделенном лабазе. Постучали по Юркиному деревянному лотку на счастье и пошли.

Километров пять маршрута прошли мы бодро. Перед очередным отрогом Рюмзак должен был отмыть несколько шлихов. Чтобы не ждать его внизу, на комарах, мы полезли с Ленькой на склон: ждем, мол, наверху, отмоешь — догонишь.

Подъем был долог и крут. Ленька, который с утра заметно прихрамывал и держался за живот, все отставал. Оглянувшись, я увидал, как, согнувшись пополам, он блюет какой-то белой жидкостью, Бог знает сколько недугов таил он в себе после Колымы…

Наверху, на ветерке, я описал в пикетажке пройденный интервал, расфасовал образцы по мешочкам, отметил на карте место шлиховки Рюмзака. Самого его все не было. Подождав еще, мы начали орать, потом я, матерясь и непрерывно вопя, спустился до середины только что преодоленного склона, откуда было видно место шлиховки, Рюмзака не было. Что с ним стало, какая моча ударила ему в голову, куда погнала, почему не откликается и не откликался прежде? Где искать его теперь? Рюмзак, мы знали, был малость глуховат после какой-то детской болезни, но не мог же он не слышать близких наших воплей? Орали мы так, что далекий Юрка уверял потом, что слышал отголоски наших воплей на Десе.

В самом начале маршрута — и такую свинью подложил нам Рюмзак! Все километры, предназначенные для работы, мы истоптали на этом водоразделе и в соседних распадках периодически паля в воздух. Мы извели все патроны, вплоть до особо сберегаемых жаканов.

И, удивительное дело, во все маршрутные дни нам ни разу не попадалось ни зверя, ни птицы, а тут, после последнего спаленного даром патрона, как прорвало. С тяжким, многокилограммовым шумом из-под самых ног вылетел тетерев и нагло уселся напротив, на самом виду. Пробежала не виданная в здешних краях кабарга и, увидев нас, остановилась, прежде чем скакнуть в сторону. И зайца мы видели, и колонка…

— Ну, Рюмзак! — мотая головой, стонал Ленька. — Ну, падла ольдойская!

Уже в начале сумерек мы увидели дымок в самом неожиданном месте — в одном из распадков, верховья которого мы проходили уже дважды, мотаясь своими поисковыми кругами и петлями. Спустившись, увидели натянутый полог, увидели и самого Рюмзака, склонившегося над костром. (Рюмзак был хранителем основных отрядных ценностей: полога, котелка и продуктов.) Ну, слава Богу, нашелся!

— Кашу варит, гад, — сказал Ленька, — на ночевку уже наладился. Ну, я его сейчас пугну! — и потянул через голову винтовку.

Патронов уже не было, но Рюмзак об этом знать не мог.

— Брось, Ленька, испугается ведь, окочурится еще от страха, мы ему по-другому сейчас внушим, — запротестовал я.

— Морду бить — лучше? Ничего, не окочурится, меня еще и не так пугали!

Увидев нас, Рюмзак радостно замахал рукой. Никакой вины за собой он явно не чувствовал.

— Ты, падла пропащая, уже и жрать наладился? Не спеши, на том свете пожрешь! — Ленька передернул затвор и вскинул винтовку к плечу.

— Ты чо? Чо ты? — забормотал Рюмзак и вдруг побледнел, уставясь на винтовочный ствол.

— Я тебя научу о товарищах думать! — сказал Ленька, поднял ствол вверх и нажал спуск. Раздался сухой щелчок. — Все патроны из-за тебя извел. Ты почему не откликался?

— Не слышал, — всхлипнул Рюмзак.

— И выстрелов не слышал? Мы ж рядом палили!

Рюмзак не слышал ни криков, ни выстрелов. Он полез после шлиховки не на ту гору, а когда не нашел нас наверху, спустился не в тот распадок. После этого поиски он прекратил и, не зная, что делать дальше, растянул полог. А кашу наладился жрать, потому что проголодался.

Ну что тут будешь делать? Да и сами мы были виноваты, не учтя ни глуховатости Рюмзака, ни его логики. А блудануть, конечно, может всякий. В конце концов отматеренный и в хвост и в гриву Рюмзак был прощен. Маршрутный день пропал. Завтра — кровь из носу — надо было наверстывать.

Перед сном в пологе Ленька рассказал нам историю о том, как на Колыме чифир спас ему жизнь.

Отмотав срок, уже «вольняшкой» Ленька шоферил при лагерной обслуге. Одежда у него была еще лагерная, только без номеров. Однажды осенью он разговорился со встречным шофером: мол, чифирнуть бы, да нету. А шофер ему говорит, что в том вон распадке, в километре примерно от дороги, он видел сегодня кострище, а возле — котелок с недопитым «вторяком». Чей котелок — неизвестно. Ленька оставил машину у распадка и пошел за чифиром по берегу ключа. Видит — костер, а у костра двое вохровцев с карабинами, а рядом котелок с чифиром парит из-под тряпки. «Вот и сам пришел, — говорят, — набегался?» Ленька им: «Да что вы, ребята, я — вольняшка, машина моя стоит на дороге, километр отсюда, я за чифиром шел». — «Рассказывай», — смеются. «А что нам с ним чикаться, волочь его живым, — один другому говорит, — шлепнем его тут, и все дела». А глаза у самого мертвые, и человека ему убить, как два пальца обоссать. А в лагерь для отчета — кисти рук приволочь, как практиковалось. И чувствует Ленька, что сейчас его шлепнут. А еще чифирный запах чует, аж голова кружится. «Дайте, — говорит, — хоть хлебнуть напоследок, из-за него ведь пропадаю!» Тот вохровец, который шлепнуть предлагал, усмехнулся, поднял котелок, отхлебнул, передал Леньке. Тот отхлебнул, передал второму. Еще по кругу пошли. Второй и говорит: «Сходить, в самом деле, глянуть, может, не врет про машину?» Пошел. Оставшийся у костра сидит — ствол на Леньку. Молчат. Тут Ленька видит: на косу ручья медведь вышел. «Стреляй!» — кричит он вохровцу. Тот увидал медведя: бах! — мимо, снова бах — мимо! Медведь — в заросли, а снизу распадка второй вохровец бежит. «Шлепнул, что ли, его? — кричит издали. — А машина его, в натуре, там стоит».

— Потом я возил того вохровца, что по медведю стрелял, знал он меня уже. «Слышь, — говорит Хромой, — а ведь мы бы тебя тогда как пить дать кокнули, кабы не чифир!» — закончил рассказ Ленька Обрезкин.

Наутро двинулись чуть свет и к вечеру наверстали потерянное вчера. Третий маршрутный день мы закончили, спустившись в долину Деса, и — удивительнее всего — вышли прямо на Юрку, домывавшего свои последние шлихи.

— Больше один я не ходок! — первое, что заявил Юрка. — Тут точно медведи есть или еще кто покрупнее, от которых треск идет по кустам.

— Слоны, — подсказал Рюмзак.

— Слоны — хрен с ними, а на медведя у меня всего один жакан в Олеговых патронах, остальные-то дробь.

Двинулись на лабаз, предвкушая двухдневный отдых, купание с мылом, изобильное питание. Снова припоминали припасенное там: восемь банок тушенки, шесть банок сгущенки, две банки персикового компота, а крупы там, а муки — от пуза!..

Я оглядывал свой бодро гомонящий отряд: обросшие лица, одежда в пестрых заплатах из мешочков для образцов, горбы рюкзаков, оружие… «У героев Джека Лондона Подбородки были круты. У героев Джека Лондона были сложные маршруты. Бородатые, плечистые, Гнали к северу упряжки, Жили так, чтоб в драках выстоять И в невзгодах самых тяжких…» — сочинялось мне тогда.