Борис Вронский - Тропой Кулика (Повесть о Тунгусском метеорите)

От Янковского не было никаких вестей, и нам с Юрой пришлось одним начать подготовку к сплаву. Мы основательно проконопатили лодку. Поскольку смолы у нас не было, пришлось прибегнуть к местным ресурсам. Собрав со стволов лиственниц янтарные «слезки» — живицу, мы клали ее в котелок вместе с прилипшим к ней растительным мусором и заливали кипятком. После тщательного размешивания кусочки коры и прочий мусор всплывали и удалялись. На дне оставалась густая, липучая масса, которая, после того как вода была слита, смешивалась с мукой. Получалась своеобразная «паста», в какой-то степени заменявшая смолу.

Однако наша лодка оказалась настолько ветхой, что даже тщательный ремонт не мог излечить ее от основного недуга: она протекала как решето. К счастью, на этот раз у нас был большой запас синтетической пленки, что давало возможность уберечь груз не только от дождя, но и от воды, просачивающейся снизу.

Когда лодка была отремонтирована, а груз упакован и подготовлен к погрузке, мы с Юрой отправились в двухдневный маршрут на Западное болото, в центре которого находится большое озеро. Со дна его я собирался взять пробу ила. Озеро, лежащее километрах в двенадцати от заимки, хорошо видно с воздуха: оно большим серебристым пятном поблескивает под лучами солнца среди широкой заболоченной низины, окруженной густой тайгой. В маршрут я захватил небольшую надувную лодку, которая так пригодилась нам в экспедиции 1958 года. Она весит два килограмма и легко укладывается в рюкзак.

В ясное, погожее утро мы отправились в путь. Дорогу к озеру нельзя назвать легкой. Сухие участки сменялись заболоченными, иногда мы забирались в густейшие заросли молодого леса, через которые приходилось буквально продираться. Подъемы сменялись спусками, звериные тропы то шли в нужном нам направлении, то сворачивали в сторону, и нам опять приходилось, обливаясь потом, тащиться по бестропью.

Неожиданно густая тайга раздвинулась, и показалась Хушма. Делая здесь резкий поворот, она подмывает левый берег, образуя высокий обрыв, который тянется на несколько десятков метров. Поросшая лиственничным лесом кромка берега изобилует рытвинами и провалами; ровные площадки между ними покрыты зеленым ковром брусничника. Здесь мы решили взять пробу и слегка передохнуть.

Я стал спускаться к воде. В обрывистом берегу среди нагромождения мелкой щебенки виднелись почти отвесные выходы желтовато-серых гипсоносных пород, пересеченных жилами и прожилками розоватого волокнистого гипса — селенита. Внизу у самой воды в беспорядке валялись крупные камни, среди которых выделялась большая сероватая глыба загрязненного гипса. Мне припомнился рассказ об охотнике-эвенке, который вскоре после катастрофы 1908 года случайно зашел в эти места и был поражен, увидев на берегу Хушмы камень, которого прежде здесь не было и который он сначала принял за оленя. Не эта ли свалившаяся сверху глыба породила слухи о чудесном «камне-олене», встреченном эвенком в «проклятом месте»?

К вечеру мы были у озера, расположенного в обширной заболоченной котловине, окаймленной невысокими, густо поросшими лесом холмами. Озеро имеет своеобразную грушевидную форму, расширяясь на севере и постепенно суживаясь к югу. Длина его около километра, ширина вдвое меньше. Озеро бессточное и очень мелкое: я на лодке проехал по нему вдоль и поперек, и нигде глубина его не превышала двух метров. Захватив с собой насаженную на жердину желонку, я отплыл почти на середину озера и взял донную пробу. Ближе к берегу пробу брать было бесполезно, так как дно там покрыто толстым слоем торфяной крошки.

Печальным однообразием веяло от этого постепенно высыхающего озера, окруженного мшистой равниной с разбросанными по ней редкими чахлыми лиственницами.

Вернувшись с Западного болота, мы с Юрой совершили маршрут на Южное болото. Конечно, в первую очередь направились к прошлогодним лиственницам-близнецам, пережившим катастрофу 1908 года. Срубленная лиственница лежала засохшая, с осыпавшейся хвоей, уныло выделяясь на мшистом покрове болота. Основание пенька и место спила покрылись черным, похожим на ожог налетом, впитавшимся в древесину и вызванным, очевидно, воздействием дубильных веществ и каких-то грибков.

Несколько севернее одиноко стояла более крупная лиственница, слегка наклоненная к востоку. Наметанный глаз признал в ней еще одного свидетеля Тунгусской катастрофы. Мы отправились к ней, по щиколотку утопая в зыбком моховом покрове.

Это было довольно большое дерево, стоявшее на краю неширокого вала, образованного уплотненным мхом. Вал густо зарос низкой карликовой березкой, ивой и подбелом. Верхушка дерева раздваивалась: рядом с тонким полуобломанным сухим суком, похожим на штык, тянулась вверх настоящая вершинка, выросшая после катастрофы. Видно было, что до катастрофы сучьев на дереве было гораздо больше, чем теперь. На это указывало обилие торчащих в разных направлениях сухих сломанных сучков-пеньков. Почти все новые, живые ветви растут у основания таких сучков, иногда по две-три сразу.

Как мы ни присматривались, никаких следов ожога ни на стволе дерева, ни на сучках нам заметить не удалось. Огненный шквал пронесся мимо дерева — оно росло далеко от края болота, и это его спасло. Но зато воздушной волной с него сорвало почти все ветви, и оно мучительно долго болело, прежде чем ему удалось оправиться.

Жалко было губить это многострадальное дерево, но оно было живым беспристрастным свидетелем далеких, таинственных событий, и мы, скрепя сердце, спилили его. Подсчитав годовые кольца, мы установили, что ему около 200 лет.

Внимательный осмотр дерева показал, что все сухие сучья-пеньки сломаны очень близко от основания и окаймлены слоем плотной, «окаменевшей» смолы-живицы. Около основания каждого сломанного сучка виден большой наплыв, из которого и развились новые ветви. Такие же наплывы, но меньших размеров есть и у пеньков, не давших новых ветвей.

Изучение характера годовых колец дерева подтвердило «показания» прошлогодней лиственницы о том, что изменения в гидрогеологическом режиме Южного болота, повлиявшие на рост деревьев, произошли задолго до катастрофы 1908 года.

Более детальное исследование отшлифованного спила впоследствии показало, что дерево дважды было на грани гибели — в 1780 и 1908 годах. Впервые несчастье произошло с ним в 17-летнем возрасте, когда вокруг бушевал таежный пожар: тогда был обожжен ствол деревца и сгорела часть его веток. От одной из таких пережженных веточек сохранился короткий сучок — включение в стволе дерева. По мере роста дерево постепенно обволакивало своими тканями этот сучок и полностью «поглотило» его через 40 лет после пожара. Отчетливо видна тонкая углистая каемка, сохранившаяся на кончике этой пережженной веточки. После пожара дерево долго болело; этот период отмечен таким же рыхлым кольцом больной ткани, как и период после катастрофы 1908 года. Сравнение ширины колец этого дерева и прошлогоднего свидетельствует о том, что водный режим болота был непостоянным и, вероятно, различным в разных его местах. В отличие от прошлогодней лиственницы это дерево перед катастрофой 1908 года росло на более сухом участке Южного болота.