Борис Вронский - На Золотой Колыме. Воспоминания геолога

Мы всей группой отправились на поиски, решив пройти цепью вниз вдоль Нелькобы до ее впадения в Хенке. Шли на расстоянии тридцати-сорока метров друг от друга, однако в этом зеленом море деревьев и кустов, в скоплениях коряг и валежника найти что-нибудь можно было только совершенно случайно. После целого дня поисков, усталые и обескураженные, вернулись мы в барак с тайной надеждой, что Георгий добрался до барака на устье Тенке. Утром туда на лошадях отправились Петр и Миша. Вернувшись они сообщили, что Родионова на устье нет и никаких следов его не обнаружено.

Последняя надежда исчезла, но все не верилось, что Родионов погиб и что никогда больше мы его не увидим.

Приближалось 1 июля — срок окончания договора на аренду лошадей. 29 июня мы стали собирать Петра в обратный путь. Писались акты, письма, отношения: это ведь целое событие — оказия в жилые места, да еще такие, как Оротук, где одних взрослых людей не менее тридцати человек. В Оротуке сельсовет, уполномоченный райисполкома, вообще культура. Оттуда, возможно, отправятся на Среднекан наши письма, которые мы заранее подготовили.

Петр то и дело заходил в барак, присаживался, полуоткрыв рот, и, видимо, собирался с духом, чтобы обратиться ко мне с просьбой. Посидев немного, он тыкал рукой в какую-нибудь вещь и застенчиво произносил: «Бу (это) надо, шибко надо». Ну, раз шибко надо, приходилось отдавать — и к Петру ушло суконное одеяло, рубашка, потом разные там «бурдук» (мука), чай, сахар, консервы и т. д. На дорогу его слегка угостили «огненной водичкой», и он уехал весьма довольный.

Теперь у нас оставалась только одна лошадь Протопопова — Чалка, которой в основном пользовались поисковики. Работу нашу мы построили следующим образом. Где-нибудь в устье ключа ставили палатку с небольшим запасом продовольствия. Ковяткин и я уходили от этой палатки на два-три дня в маршрут, затем возвращались, оставляли собранные образцы, пополняли запасы продовольствия и вновь уходили.

С поисковиками мы заранее договаривались о месте очередной встречи. В своей работе мы опережали поисковиков и поэтому имели возможность снабжать их готовой картографической основой, на которой намечали место их стоянки и день встречи. Побывав у них, мы на лошади перебрасывали палатку на новое место и вновь начинали от нее как от базы проводить маршруты.

Порой нам тяжеленько приходилось от такой системы работы, но делать нечего, нужно было как-то приспосабливаться. Больше всего выматывал нас недостаток сна. Находясь в беспрерывном движении, с тяжелым грузом на спинах (вместо рюкзаков мы сделали себе таежные «сидоры» из мешков с веревочными лямками), мы спали не более трех-четырех часов в сутки. Ночами не давали спать комары, и только днем на солнцепеке, где-нибудь на продуваемом месте, удавалось забыться коротким тревожным сном.

Частенько нас мочило дождем, но мы уже вроде как привыкли к «мокрому режиму».

Однажды, вернувшись из маршрута на стан, мы застали там ликование: Миша застрелил лося. Под утро, когда все крепко спали, два лося подошли к стану, напугав нашу лошадь, которая помчалась к палатке. Шум разбудил Мишу. Тот схватил берданку, выскочил и увидел в полутьме какую-то темную фигуру, которая опрометью бросилась в кусты. Решив, что это медведь, Миша выстрелил в нее. После выстрела он не рискнул идти в заросли и вернулся в палатку. Утром обнаружили тело крупного лося, которому пуля попала в самое сердце.

Теперь у нас мяса было хоть отбавляй: лось весил не менее восемнадцати пудов. Большую часть его Пульман закоптил. Пришлось затратить на это целый день, но зато мы теперь долго могли не думать о продовольствии. Мясо лося намного вкуснее оленьего. Из головы было приготовлено заливное — вкуснейшая вещь, особенно после бесконечных консервов.

Из дневника

14 июля

Сидим на вершине гранитного массива. Вечереет. Внезапно подул свежий ветер. Ровный, как пассат, он быстро разогнал комариную нечисть, которая только что несметными полчищами окружала нас, не давая ни минуты покоя.

Воспользовавшись отсутствием комаров, остановились на ночлег около маленького снегового пятнышка, уцелевшего в небольшой ложбинке на склоне хребтика. С каждым днем этих пятнышек остается все меньше и меньше. Питаемся мы плохо: консервы да чай с лепешками — вот наше основное питание, когда мы «на горах», т. е. в маршруте. Когда мы «в лесах», пища, конечно, несколько лучше, но там мы кратковременные гости.

Мясо лося, закопченное Пульманом, стало похоже на сыромятную кожу как запахом, так и консистенцией. В нем завелись какие-то жучки и букашки. Есть его довольно противно.

Скудно поужинав вяленым мясом и полулепешкой на человека, мы запили эту нехитрую снедь чаем и, помечтав о поросенке с хреном, мирно разошлись в свои «апартаменты»: я — под смолистый корень, Ковяткин — под куст.

17 июля

Спать хочется отчаянно. Давно уже шагаем мы по водоразделам, то поднимаясь, то спускаясь, — и временами я начинаю впадать в прострацию. Описываешь обнажение, а рука, как неживая, начинает царапать что-то бессмысленное. Уснуть же никак нельзя: все на нас рваное, худое, и стоит хоть на пять минут прилечь, как немедленно начинается атака бесчисленных комариных полчищ на самые слабые места нашего одеяния. Я мечтаю о переносной палатке-малютке, которую можно брать с собой в маршрут и спокойно в ней отдыхать.

20 июля

Вчера к вечеру мы добрались до стана наших поисковиков. Они досыта накормили усталых голодных путников. За время нашего отсутствия Миша убил оленя, имевшего неосторожность близко подойти к палатке. На гольцах они нам часто попадаются, но так как мы ружья не берем, чтобы не отвлекаться от работы, то они нам вроде как ни к чему. По-видимому, это олени из стада Василия Слепцова, о котором говорил Протопопов.

Обед был чудеснейший: на первое — картофельный суп с олениной, на второе — жареная оленина, на третье — кофе мокко со сгущенным молоком. Давненько наши желудки, привыкшие к спартанской пище и скромным чаям, не вкушали таких яств.

После обеда, поговорив немного, мы уснули как убитые и проспали до позднего утра. Снаружи неистовствует непогодь, хлещет дождь, и так сладко спится под аккомпанемент стучащих по палатке дождевых капель. К полудню дождь прекратился, но небо оставалось грозово-хмурым. Вода в Нелькобе поднялась метра на полтора, и кроткая речка превратилась в разъяренную львицу «с косматой гривой на спине». Откуда у львицы косматая грива — пусть ответит Лермонтов.

24 июля

Утренняя заря слегка позолотила края далеких облаков. В небе серебрится луна, только наполовину утратившая свой яркий ночной блеск, а мы уже на ногах. Холодно. Июльские утренники дают себя знать. А на высоте 1200 метров много ли тепла может дать жиденький костер из тощих веток стланика! Он скорее обманывает, чем греет. Меня разбудил холод и странный треск. Когда я открыл, глаза, передо мной предстало феерическое зрелище: постель моего спутника ярко пылала, разбрасывая вокруг фейерверки искр. Сам он с искаженной физиономией, в облаках дыма стремительно покидал належанное место. Коварное пламя костра потихоньку подобралось к вороху стланиковых веток, на которых пристроился Ковяткин, и воспламенило их. Все в общем обошлось благополучно, если не считать пары новых дырок в одеянии моего соратника.