Анри Барбюс - Сталин

А вокруг царя и под царем — государство: министры, главная забота которых была в том, чтобы топить трудящихся в грязном невежестве, избивать народ, душить стремления пролетариата; держать крестьян в еще более страшной нищете, чем до отмены крепостного права; покровительствовать оскорбляющим общественную нравственность чудотворцам — интимным советникам придворных дам; оставлять безнаказанными измеряемые астрономическими цифрами хищения чиновников всех мастей и злодейства пьяных монархических убийц из «Союза русского народа», организаторов погромов (отрасль, процветавшая не в пример всем другим).

В стране имелись очень хилые и бесхребетные конституционные партии, — «демократичность» их программы являлась прививкой против социализма. Эти партии, — как партия кадетов или октябристов [2] Кадетская партия так и не успела сыграть никакой роли в государственной жизни страны: она была расплющена между царским режимом и Октябрьской революцией. Отметим, что ее вожди, заклятые враги большевизма, все же еще задолго до войны заявили, что в случае, если царское самодержавие будет заменено в России конституционным строем западного типа, — новое правительство не признает займов, заключенных Николаем после 1905 года. Эти займы они называли «займами, заключенными царем против народа». В 1906 году, когда царское правительство полным ходом развернуло террористическую деятельность, казна его была пуста. Ее наполнила Франция. Этот жест французского министра Рувье (кстати сказать, вора) позволил царю снова взяться за свои дикие репрессии. С такой оценкой займа соглашались даже самые умеренные элементы русского «общества». , — могли казаться розовыми только черносотенцам. С величайшим терпением и почтительностью ждали они, чтобы буржуазная революция преподнесла им власть над государством.

После подъема и спада революции 1905 года организация большевиков непоколебимо продолжала работу. Только большевики не потеряли головы, ибо только они не потеряли веры. «Они учитывали грядущий подъем масс».

В 1906 году в Стокгольме — съезд, куда от большевистской части тифлисской организации едет, под именем Ивановича, Сталин.

На этом съезде Ленин дал бой меньшевикам. Их была тут целая блестящая фаланга: Плеханов, Аксельрод, Мартов. Со всей неумолимой, напористой и сокрушающей ясностью Ленин пункт за пунктом разгромил их аргументацию.

Ленин вовсе не был оратором в обычном смысле слова. Он не произносил речей, — он просто говорил с аудиторией. Если не считать некоторых отдельных моментов (например, в октябрьские дни), — моментов, когда надо было вызывать непосредственные массовые взрывы, когда неизбежно приходилось проявлять бешеную силу, чтобы овладевать всемогущим людским прибоем, — Ленин говорил почти без жестов. На съезде можно было отметить его сдержанность и даже «суховатость». Он стремился только к тому, чтобы убедить своих слушателей, внедрить в их сознание свои мысли — не формой, а существом, не жестикуляцией и словесной игрой, а ясностью и весомостью содержания. Таким образом, можно сказать, что ораторские позы, в которых его изображают, не совсем верны. В жизни Ленин никогда так не жестикулировал, как в бронзе или в мраморе.

Простая, ясная, исчерпывающая манера говорить, свойственная Ленину, была инстинктивно усвоена и Сталиным. От этой манеры он никогда не отступал.

Он никогда не старался превратить трибуну в пьедестал, не стремился стать «громовой глоткой» на манер Муссолини или Гитлера, или вести адвокатскую игру по типу Керенского, так хорошо умевшего действовать на хрусталики, барабанные перепонки и слезные железы слушателей; ему чуждо гипнотизирующее завывание Ганди. Он всегда был и остается еще более сдержанным в словах, чем Ленин.

Серафима Гопнер, сыгравшая в революции видную роль, рассказывает, какое впечатление произвела на нее в апреле 1917 года речь Сталина о деятельности Петроградского совета. То была «коротенькая речь, где было все», Сталин полностью охватил в ней ситуацию, — охватил так, что нельзя было ни выкинуть, ни изменить хотя бы одно слово. Орахелашвили тоже подчеркивает, что «в речах Сталина нет ни капли воды».

Но, говоря сдержанно, глуховатым голосом, без мимических эффектов, с единственной целью доказать свою мысль, Сталин, подобно Ленину, привязывает к себе, убеждает и потрясает содержанием своих речей, которые и в напечатанном виде сохраняют все свое величие, всю свою архитектурную логику. Исполненная широчайших перспектив, излучающая потоки света речь об итогах Пятилетнего плана, произнесенная Сталиным в начале 1933 года, — настоящий литературный шедевр.

… На Стокгольмском съезде меньшевики оказались в большинстве. Среди делегатов было слишком много таких, которые являлись не слушателями, а заранее подготовившимися противниками. Большевики потерпели поражение. И что же?

«… Я впервые видел тогда Ленина в роли побежденного. Он ни на йоту не походил на тех вождей, которые хныкают и унывают после поражения. Наоборот, поражение превратило Ленина в сгусток энергии, вдохновляющий своих сторонников к новым боям, к будущей победе … В речах некоторых делегатов сквозили усталость, уныние. Помнится, как Ленин в ответ на такие речи едко процедил сквозь зубы: «Не хныкайте, товарищи, мы наверняка победим, ибо мы правы». Ненависть к хныкающим интеллигентам, вера в свои силы, вера в победу — вот о чем говорил тогда с нами Ленин. Чувствовалось, что поражение большевиков является временным, что большевики должны победить в ближайшем будущем.

На следующий год Сталин ненадолго едет в Берлин поговорить с Лениным.

В 1907 году — новый съезд партии. Лондонский. На этот раз большевики восторжествовали. И что же?

«Я впервые видел тогда Ленина в роли победителя. Обычно победа кружит голову иным вождям, делает их заносчивыми и кичливыми. Чаще всего в таких случаях начинают торжествовать победу; почивать на лаврах. Но Ленин ни на йоту не походил на таких вождей. Наоборот, именно после победы становился он особенно бдительным и настороженным. Помнится, как Ленин настойчиво внушал тогда делегатам: „первое дело — не увлекаться победой и не кичиться; второе дело — закрепить за собой победу; третье — добить противника, ибо он только побит, но далеко еще не добит“. Он едко высмеивал тех делегатов, которые легкомысленно уверяли, что «отныне с меньшевиками покончено».

Не достигнув цели — хвалиться нечем, достигнув — незачем. «Не хныкать по случаю поражения …». «Не кичиться победой …». Эти великие слова, возвещенные Левиным и мощно подхваченные Сталиным (он пользовался ими в очень серьезных обстоятельствах), относятся и ко всему широчайшему развитию современного социализма, и к последнему и решительному бою за совершенно новую цивилизацию, — но разве не вызывают они перед нами суровый и ясный облик величайших моралистов древности, заоблачные (увы, эфемерные) вершины греко-римского стоицизма? Не слышится ли в этих словах отзвук тех изречений, которые срывались с суровых и требовательных уст Эпиктета или Марка Аврелия?