Евгений Биневич - Воспоминания о Евгении Шварце

Моя память исчерпана! Женя навсегда остался в моем сознании как дорогой, бескорыстный, всегда меня понимавший друг!

1977. Майкоп

<���…>

Теперь о самом Жене. Если бы с 1915 года я потерял всякую связь с Женей и не знал бы, что из него получилось, я не подумал бы, что из него получится писатель совершенно оригинальный, никого не повторяющий, много сохранивший из своего детства. Мальчиком он был слегка жирноватый. Турник и параллельные брусья были ему недоступны. <���…> В рисовании ничем не выделялся. Был обыкновенным учеником. Его сильно тянуло к людям. Он был застенчив. Очень любил шутку, остроту. Всегда, когда он появлялся, он вносил большое оживление. Он бывал часто у Соловьевых, у Истаматовых, у Соколовых. Агарков говорит, что он бывал и у Гурских, у них и еще у кого-то.

Теперь о Юре, о котором много пишет в своем дневнике Женя. Имя Юры — Георгий. Еще в дошкольном возрасте Юра рисовал портреты своих близких с полным сходством. На свои необыкновенные способности к рисованию он смотрел как на нечто само собою разумеющееся. Когда он готовил уроки, то постоянно отвлекался, и на бумаге появлялись всевозможные картинки, образы. Я был младше его на 2 ½ года. Когда я заставал его за этим занятием, я иногда давал ему заказы. (Мы оба еще тогда были мальчишками.) «Нарисуй стерву. Нарисуй паскуду». Появлялось и то и другое. Такие заказы повторялись. Ведьма и прочие были уже иными. За время учения в реальном училище он быстро подвигался в рисовании, и в последних классах, когда он выходил с Юлианом Казимировичем, нашим преподавателем рисования, за Белую, где они писали пейзажи масляными красками, получалось, что Юрина работа была заметно лучше.

Техника рисования ему давалась как-то сама собой. Ему было лет 15 или 16 тогда. Однажды он начал проводить карандашом вертикальные линии на листе бумаги. Приблизительно менее миллиметра одна от другой. В нужных местах он делал утолщения на линиях, и получился портрет женщины без малейшего изъяна. Насколько я помню, приблизительно в году 1914 он зимой изваял из плотной снежной массы Бетховена. Инструментом служила деревянная щепочка. Делал по памяти. В то же приблизительно время он сделал карандашный рисунок улитки, которая с большой скоростью мчалась по дороге. Видно было, как ей на повороте приходилось наклоняться, как это делали мотоциклисты на вираже. Все это он делал мимоходом, шутя. По-настоящему серьезно он начал относиться к рисованию, когда, будучи студентом естественно-исторического факультета Петербургского университета, поступил в «школу живописи поощрения художеств». Вскоре появилось решение, не знаю чье, перевести его без экзаменов в Академию художеств. Последний раз я его видел, когда мы ехали из Майкопа. Это было в 1915 г. Он ехал в Петроград, а я в Новочеркасск на первый курс Политехнического института. Мы попрощались в Ростове. <���…> Последняя открытка от него в Анапу была в феврале 1918 г. из Мариуполя.

Очень большим удовольствием для нас, подростков, были экскурсии в горы по маршруту Майкоп, ст. Тульская, Абадзехская, Даховская, Хамышки и дальше в горы с рюкзаками за спиной.

Основное ядро составляли девочки Соловьевы, их друзья и подруги. Из Соколовых большей частью Юра и я, Женя, если мне не изменяет память, стал принимать участие не сразу. Последняя наша экскурсия была в 1915 году. Нас было десять человек, и мы называли себя, по правде говоря без всякого основания, «неробкий десяток». В этом десятке была Варя Соловьева, Женя, Миша Зайченко, Хоботов, Юра, я и не могу вспомнить кто еще ( 1). До ст. Хамышки мы ехали на мажаре. От Хамышков мы надеялись найти проводника, который довел бы нас до Красной Поляны, но это не удалось, и мы, расспросив знающих людей, проделали это путешествие сами. За это время, о котором я пишу, я не могу вспомнить ни одного осмысленного диалога. Шутки и остроты, которые тогда казались удачными, теперь не кажутся такими.

Однажды на привале мы готовили обед, т. е. в котелке над костром варился кулеш. Случайно Варин подол оказался близко от котелка. Женя вскрикнул: «Варя варится». Юра ответил: «Женя женится». В майкопском наречии глагол «жениться» имеет и другой смысл: что-то вроде куражиться. Не уверен, что это разговор не следует выбросить. В нашей компании большим успехом пользовались страшные рассказы. Это было что-нибудь из Эдгара По или т. п., часто переделанное на свой образец. Для этого нужен был вечер. Иногда это было, когда из экскурсии в горы возвращались на мажаре из ст. Хамышки домой в Майкоп. Большое участие в этих рассказах принимал Женя. <���…>

О Зайченко. Я бывал там у них с Сережей ( 2). Самое хорошее впечатление оставляла Маруся. Я приносил скрипку, и мы играли с ней дуэты. Вся семья производила впечатление приличной семьи. Мне интересно было разговаривать с Марусей. Женя, когда бывал у Зайченко, общался со всеми. Таков был его характер. Я помню, как он прислал Тусе открытку из Анапы. Он был там как-то летом. Он писал, что в Анапе много тусиных подруг, ветряных мельниц. Они там машут крыльями, как Туся размахивает руками, когда разговаривает… ( 3) С нашей мамой Женя находил много тем для разговоров. Когда Юра и Женя, Женя Фрей были уже студентами, они любили в послеобеденное время вместе гулять. Женя Фрей был одноклассник Жени Шварца. Он был сыном преподавателя французского языка в нашем р. у. Семья Фреев приехала из Швейцарии. Не знаю, где родился Женя, в Швейцарии или в России. Женя производил очень хорошее впечатление своей деликатностью, тактичностью…

30.5.73

Было это давным-давно, осенью 1915 года. Поступал я тогда в Московский университет на юридический факультет. Там, в канцелярии университета, я познакомился с двумя приятными молодыми людьми. Скоро я подружился с ними. Они были в ту пору очень похожи друг на друга. Их все считали родными братьями, но оказалось, что это кузены, они даже приехали в Москву из разных городов. Но студенты их называли «братья Шварц».

Старший из них, Тоня ( 1), был общительным, всегда каким-то радостным. Его любили. Он становился центром любого студенческого кружка. Говорил очень красиво. Был у него приятный, бархатный голос. Он любил рассуждать о жизни, об общественных задачах и особенно о философии. Он считал себя философом.

Не раз выступал на семинаре профессора Вышеславцева ( 2) по философии права. После его выступлений, случалось, раздавались аплодисменты, что совсем не было принято в стенах университета, особенно того времени. Впрочем, не чужд он был и искусству. Я помню его доклад о студенческом эстетическом кружке «Магические нити творчества Гофмана». Он тогда увлекался знаменитым немецким романтиком, у нас еще сравнительно малоизвестным. Но особенно серьезно он занимался философией и теорией права. Читал он очень много не только по-русски, но и на французском и немецком языках, которыми свободно владел.