Борис Ширяев - Кудеяров дуб

— Голова у тебя умная, а дураку досталась. Вот зачем, — приподнял Косин свисающее с его тапчана одеяло. — Видишь, два мешка и оба доверху. Я завтра с одним к себе попру. Оба зараз не донести.

Мишка присвистнул.

— Ловко! Действительно использовал ситуацию.

— Сахара мне не пришлось. Не захватил, — с сожалением покачал головой Косин, — в момент его бабы разобрали. Через них не пробьешься. Почитай, одна мука у меня. Зато двухдюймовых гвоздей кил десять, а то и больше… На них в колхозе чего хочешь наменяю. Будут мои пацаны сыты.

— А я всё-таки не стал бы грабить, — поежился под одеялом Мишка. — Совестно как-то. Хотя, конечно, учитывая наше жизненное положение.

— Грабить? — озлился Косин. — Это пусть Смолина про грабеж своим поганым языком шлепает. Мы свое брали! — выкрикнул он, приподнявшись на локте. — Свое, кровное. За наш труд, за наш пот недодаденное… Отнятое, с кровью у нас вырванное! Вот что! А ты — грабеж, — не мог он затолкнуть внутрь себя клокотавшую и бурлившую в нем злобу, — а ты — грабеж. Не мы грабили — нас начисто ограбили! Вот что!

— Рассудить, оно, конечно, так и выходит, — согласился Миша, — только… все-таки… стыдно…

— Никакого тут стыда нет. Но, однако, давай спать. Я завтра с зорькой дерну. Выход из города, говоришь, беспрепятственный?

— Пропуска никто не спрашивал, — натянул на голову одеяло Мишка. — Только ты всё-таки лучше коммунальными огородами выходи, — посоветовал он сонным голосом.

Утром его разбудило крепкое покряхтывание того же Косина, прилаживавшего на плечах два туго набитых, латанных обрывками солдатской шинели, серых мешка.

— И забрать охота и не донесешь, боюсь, — рассуждал вслух пожилой студент, — как-никак тридцать пять километров. Дело не шутейное. Ну, пока, — бросил он Мише. — Завтра, наверное, взвертаюсь.

Косин ушел, когда все еще спали, а солнце уже протирало густым снопом золотистых лучей пыльные стекла окон общежития. Мишка всё еще лежал на топчане. Он обдумывал сложный план предстоящих действий, учитывал каждую деталь, каждое возможное препятствие.

«Доктор встает всегда ровно в семь и садится к окну чай пить. Ультра-фиолетовые лучи поглощает. Для этого поглощения будит всю семью, но встают они, конечно, только к восьми. Сейчас, надо полагать, шесть с небольшим. Значит, так: встаю, бегу и буду там как бы по своему делу проходить. Доктор, конечно, в такую погоду окно откроет. Тогда подойду с каким-нибудь вопросом. А там дальше сама обстановка покажет. „Подъем!“ — вскочил он разом с койки. — Ботинки почистить бы… У Плотникова всегда гуталин имеется. Только вот где? Ну, черт с ними, — обтер он рукавом залепленные грязью, бывшие когда-то желтыми полуботинки. — Побриться тоже следовало бы, — ощупал он подбородок, — но дело не выйдет. Ладно… Может, она и к окну не подойдет?»

Улица, когда студент на нее вышел, уже жила полной жизнью. Немецкие солдаты умывались в брезентовых тазах и брились возле стоявших сплошным рядом вдоль тротуара автомашин. Они перекликались, выкрикивая что-то веселое, то друг другу, то выбегавшим на крылечки женщинам. Те в ответ махали руками — ничего, мол, не понимаем, — но тоже смеялись и одергивали складки слежавшихся в сундуках платьев.

«Принарядились для агрессоров, — отметил в уме Мишка, — хотя так и правильно. С чего лахудрами себя выставлять? Эх, мне бы боты почистить!»

Краснолицый рыжеватый солдат, с которым поравнялся студент, как раз только что закончил операцию, о которой платонически мечтал Мишка, и, положив щетку на подножку грузовика, удовлетворенно оглядывал блестящий лоск коротких и широких голенищ как-то неладно на русский взгляд сшитых сапог.

«Была не была, — неожиданно для самого себя решил студент, — чем я, собственно говоря, рискую?»

Он стал перед немцем, ткнул пальцем в банку с сапожным кремом, потом им же указал себе на ноги. Немец сначала недоуменно взглянул в лицо Миши, похлопал рыжими ресницами, потом перевел глаза в направлении его пальца и понял.

— Битте! — кивнул он головой, протянул Мише щетку, хлопнул его по плечу и залопотал что-то, из чего студент понял только одно слово «гут». Относилось ли это к сапожной мази или к чему другому, он себе уяснить не пытался, но все-таки для придания себе веса ткнул в грудь и сказал:

— Студент.

— Штудент? — переспросил немец. — Ausgezeichnet Ich bin auch Student, — и дальше целый поток слов. Но Миша уже не слушал, а с ожесточением тер щеткой по густо намазанным кремом ботинкам. Теперь на все сто! Спасибо тебе, немец! Бите. Нет, данке надо сказать. Данке, камрад. А то, знаешь, семья эта старорежимная. На каждую мелочь внимание обращает. Ну, спасибо, — помахал он рукой так же, как видел делали это немцы. — Теперь переключаюсь на предельную скорость!

Обстоятельства слагались благоприятно. Мишке сегодня явно везло. Окно аккуратного, просторного домика на прилегающей к бульвару тихой, в зеленых садиках, улице открылось как раз в тот момент, когда к нему подходил Миша. Из окна выглянула лысеющая седая голова, блеснули на солнце старомодные золотые очки. Доктор Семен Иванович Дашкевич точно, как всегда, до секунды, начал поглощать очередную порцию ультрафиолетовых лучей.

Студента он заметил еще издали и, приложив ко рту поставленную ребром ладонь, прохрипел вглубь комнаты громким театральным топотом:

— Мирок! Мирок! Твой Ромео шествует. Спеши к окну, Джульетта, а то он еще серенаду затянет. А, как ты знаешь, я музыки по утрам не приемлю.

Потом, хитро подмигнув не скупившемуся на ультрафиолетовые лучи солнышку, старый доктор взял из стоящей на окне корзинки румяную булочку, прикусил ее и запил чаем. Старомодные очки благодушно съехали к синим прожилкам на кончике стариковского носа, одна из седых бровей резко подпрыгнула вверх, потом постепенно опустилась на прищуренный глаз.

— Разумный студиоз совершает утреннюю прогулку, — приветствовал доктор Мишу, — как врач, одобряю. Ультрафиолетовые лучи как нельзя более благоприятствуют деятельности нервов.

Ультрафиолетовые лучи были пунктиком любимого всем городом доктора. За глаза его так и величали ультрафиолетовым.

Миша молча поклонился и пожал протянутую из окна, покрытую сетью синих прожилок, руку.

— Ну, как? — хлебнувши чая, спросил доктор. — В городе спокойно? Пожары потухли? — и, не дожидаясь ответа, продолжал сам. — В общем, критический момент перехода из рук в руки обошелся нам очень дешево. Пожаров не так много, артиллерийского обстрела в городе не было, убитых с воздуха, по вчерашнему подсчету, 87, раненых — 163. Для города с населением в сто пятьдесят тысяч это пустяк.

— Профессора Колосова убило, — сообщил, чтобы что-нибудь сказать для завязки нужного ему разговора, Миша.