Борис Ширяев - Кудеяров дуб

— А теперь?

— Теперь нет. Теперь я много простого, житейского, человеческого в них вижу. Только странные они всё-таки. Вот тот же Шольте: жалеет людей, именно людей и от всего сердца их жалеет, а получи он приказ этих людей истребить — ни на минуту не задумается и в совести его ничто не шевельнется. Трудно нам их понять.

— А им нас еще труднее, — сонным голосом ответил Брянцев. Наутро, еще затемно, он ушел в редакцию.

— Надо уничтожить весь архив, чтобы имена писавших нам им не достались. Кроме того, постараюсь забрать побольше из библиотеки. Пригодится. Все это погружу и сам повезу на станцию. Ты же поесть мне туда принеси. Кстати и место в вагоне выберем, закрепим его за собой.

Теперь Ольга несла ему еду: хлеб, котлеты и пирожки с картошкой.

«Промерзли они все там, наверное. Да и подбодриться не мешает», — подумала она и завернула на базар.

Там было пусто и уныло, как в советское время. Кое-где небольшими группами сидели торговки кислым молоком, жухлыми солеными огурцами и неизменными семечками. Муку, мясо, картошку, как ветром сдуло.

Около стены водокачки табунком толпились мужчины. К ним и направилась Ольга.

— Пол-литра есть? — спросила она первого с краю.

— Вам какой: самогонной или запечатанной?

— Конечно, запечатанной.

— Пятьсот рублей теперь такое конечно стоит. Подорожало! — задорно ответил продавец. — Советскими. Марок не принимаем.

— Да ведь я недавно триста платила!

— Мало ли что, — отвернулся парень, показывая этим, что ни рубля не скинет.

— Ну, давай!

— Брали бы заодно и другую, барынька, завтра еще дороже будет, — деловито посоветовал продавец, получая деньги. — Честно предупреждаю, — показал он горлышко из бокового кармана.

— И одной хватит, — сердито отрезала Ольга.

Но полученное на базаре тяжелое впечатление прошло, когда она вернулась на главную улицу. Солнце рассыпало огнистые искры по чистым, снежным полотнам, покрывавшим крыши. Оттуда падали и звонко рассыпались ледяные сосульки. Ольге стало даже весело. Предстоящий прыжок в неизвестное здесь ее не страшил.

— Вот хорошо, что я вас на улице встретил, Ольга Алексеевна! А то не знал, где искать: дома, в редакции или на станции, — остановил ее за локоть, догнавший бегом Мишка.

— А на что я вам так срочно нужна? — ласково протянула ему левую руку Ольга. В правой она держала узелок с едой.

— Исповедаться вам хочу, чтобы вы обо мне плохо не подумали.

— Я и не собираюсь о вас плохо думать, Мишенька. Я вас люблю. Вы хороший. Ну, а если вас самого тянет поговорить по душам, так валите. Никто нас здесь слушать не будет, хоть и народ кругом.

Ольга и Миша спускались к вокзалу по главной улице города. Об эвакуации знали уже все: напечатанное ночью объявление комендатуры было расклеено по стенам тем же Володькой, который и пять месяцев тому назад на тех же стенах, такой же пьяный, расклеивал первые прокламации занявших город немцев. И улица была такой же, как вчера, как третьего дня, как месяц, два месяца тому назад. Так же громыхали и фыркали на ней покрытые пятнистым брезентом автомашины, так же неторопливо, деловито проходили немецкие офицеры и солдаты. Лишь у дверей некоторых учреждений сбивалось в небольшие группы русское население, да на грузовиках поверх брезента иногда валялись задравшие ножки столы и стулья.

— Ну, начинайте вашу исповедь, кайтесь, — приняла несколько юмористический тон Ольгунка.

Мишка уловил его и помрачнел.

— Вы не смейтесь, Ольга Алексеевна, — тихо сказал ей он, — я ведь с вами, как с родной матерью.

Ольга переняла узелок левой рукой, а правой взяла Мишу под локоть.

— Не сердитесь. Я так, сдуру. Ну, в чем же дело?

— Я остаюсь, — свалил груз с плеч Миша.

— Мишенька! — став перед ним, воскликнула Ольга. — Да с ума вы, что ли, сошли? Неужели ради Мирочки? Не дурите мой Мишенька. Таких Мирочек еще много-много встретится в вашей жизни. А жизнь у вас только одна. Ее-то хранить и беречь надо…

— Нет, Ольга Алексеевна, не из-за нее, а по своему решению и еще … по приказу, — серьезно и тихо сказал Миша.

Ольга побледнела и уронила узелок.

— Миша! — всплеснула она руками. — Неужели я в вас ошиблась? Неужели вы…

— Нет, нет, Ольга Алексеевна, — поднял упавший узелок и растерянно совал ей его Миша, — вы такого обо мне не думайте. Не засланный я, не продажный. Нет. Мой приказ от другого командования исходит…

— Какого же. Миша? Ничего я не понимаю.

— Сейчас всё поймете. Помните, я вам говорил, что ребята наши и я тоже в тайную русскую организацию вступили, помните?

— Ну, помню. Сказали, а потом замолчали. Значит, так это, одна романтика была.

— Не романтика, Ольга Алексеевна, а настоящая работа была. И теперь она есть. Русская, для России работа.

— Партизанщина?

— Да, партизанщина, — кивнул головой Миша, — только не против немцев. Нет. Скорее даже за них, но, отдельная, под своей, под русской командой и в русских, только в русских интересах.

— Что же вы делали? — светлея лицом, расспрашивала Ольга.

— Делали кое-что. Начальник наш очень активный. По колхозам и в городе тоже свою сеть раскинул. Советских, засланных в районы, ликвидировал… И здесь тоже. Ликвидацию Плотникова помните? Загадочной она считалась. Так это, наши ее произвели, потому что у него советская радиостанция была. Партизанов по лесам тоже. Делали, что могли, а теперь еще больше сделаем. Оружия много в колхозы перебросили и еще добавим. Теперь самая страда и начинается, в тылу у советов будем действовать.

— Безнадежное это дело, Миша, — грустно покачала головой Ольга. — Ну, сначала может быть, и покрутитесь, попартизаните, а потом, безусловно, всех ваших выловят и вас в первую очередь.

— Бог не без милости, казак не без счастья, — беспечно махнул головой Миша. — Я тоже не пентюх, не безмозглый. Зря им в лапы не дамся!

— Куда же вы от НКВД денетесь, когда оно вернется?

— Куда? Места у нас, что ли, не найдется? Коли горячо в самом городе станет, в станицы подадимся, а то и в горы, к Теберде, на Архыз. Поди, там, поймай. Карачаевские абреки там все советское время перебыли, а у нас с ними связь есть, у нас везде свои люди, — с гордостью возразил Миша.

— Кто же создал такую замечательную организацию? — удивленно спросила Ольга. — Офицер какой-нибудь бывший?

— Бывший-то бывший, — несколько смущенно сдвинул Миша шапку на лоб, — только не офицер, а… бандит или конокрад вернее… Говорят про него так, да он и сам не отрицает.

— Ну, дела. Чудеса, да и только.

— Чудесные дела теперь в порядке вещей, — засмеялся Миша. — Люди начисто переоборудуются. Вот, например, самый боевой командир у нас — коммунист бывший. Да вы его знаете…

Миша запнулся, замялся и потом, словно прорвав запруду, посыпал: