Борис Ширяев - Кудеяров дуб

— А я тебе и обед, и водку тащила, — разочарованно протянула Ольга.

— Хорошо сделала. Пригодится. В нашем вагоне такого комфорта не увидишь. Там все холодны и голодны.

Он был прав. Когда, выпив и закусив у армянина, перешли в классный вагон, то разом попали в иную атмосферу.

Хотя оконные стекла были целы, но в вагоне было холоднее, чем наружи. В проходе, на заляпанном талым снегом полу, беспорядочно громоздились чемоданы, узлы и корзинки. Перешагивать через них приходилось, высоко поднимая ноги. Брянцев споткнулся и выругался, но его бранчливое восклицание потонуло в хоре других, еще более злобных голосов.

На середине прохода Котов спорил с заменившим Мишку на месте корректора Таской.

— Я прекрасно знаю, что вы холосты и поэтому даю вам только одно место, — убеждал его Котов.

— А я говорю вам, — возвышал голос Таска. — Посмотрите в окно, — вон она, моя жена физически на мешках сидит!

— Не было у вас жены, а теперь появилась!

— Как и у всех людей, — резонно отпарировал Таска. — Сначала жен не бывает, а потом появляются. Два места!

— Одно!

— Давайте ему два, — примирил спорящих Брянцев, — мест хватит. А жена там или не жена — его личное дело. Шольте разрешил и знакомых брать.

Миша, для которого женитьба Таски тоже была новостью, выглянул в окно. Перед поездом, на груде немецких вещевых мешков, тумбообразно восседала Галина Смолина в шикарной беличьей, мехом вверх, шубе.

— Вот оно что!

Догнав в тамбуре выходившего Таску, Миша удержал его за плече и шепнул:

— Едешь? А я только что с дядей Вьюгой говорил: вся организация остается. А ты как же? Вся организация…

— Какая там теперь организация, — вырвал от него плечо Таска. — Я человек семейный… Она, Галка, понимаешь… — сделал он круглый жест ладонью над своим животом. — Вот тебе и организация! Подлинная, брат, физико-биологическая, с вытекающими отсюда социальными последствиями. А то, — у нее своя организация, а у меня своя. Так семьи не построишь. Теперь она на свою плюнула, и я на свою тоже.

— Обуржуился! — с горечью произнес Миша. — Полное бытовое разложение! Ишь, багажу-то у тебя сколько. — Указал он на пьедестал, подпирающий монументальную фигуру Смолиной.

— Это все выслуженный ею генеральский рацион. Надо ж питаться в дороге. Немцы сами дали.

— А шуба?

— И шубу они дали. Из фонда еврейских трофеев.

— Здорово! — только и нашел что сказать Мишка. — Ну, что ж, беги, как крыса с тонущего корабля, а я останусь.

— Твое дело. Мы насильно никого не тянем.

— Мы? Не тянем? — подчеркнул окончание глагола Мишка. — Ого! Ну и…

Окончить фразы ему не пришлось. Его чуть не сбил с ног стремительно вскочивший в вагон Пошел-Вон.

— SOS! SOS! SOS! Сигнал бедствия! — кричал он еще на ступеньках. — Во имя всех богов Олимпа, Синая и Попокатепетля! Одно место! Только одно место погибающему одаренному ребенку!

— Какому ребенку? — затревожилась Ольга. — Что с ним? Кто он?

— Этот одаренный ребенок — я! — скромно потупил глаза Пошел-Вон. — И теперь я погибаю в полной беспризорности… Даже присесть где нет места…

— Да ведь вы весь четвертый вагон под своих одаренных чертенят у Шольте выпросили! — вызверился на него Котов.

— Это меня и погубило! — покаянно стукнул себя в грудь Пошел-Вон. — Вы слышите, что там творится? — приник он ухом к оконному стеклу.

Снаружи действительно доносился сильный шум и визгливые выкрики.

— Что там происходит? — нахмурился Брянцев.

— То, что и должно было произойти по логике мудрого Аристотеля, которой я — увы! — неосмотрительно пренебрег… — бессильно опустился, даже не вихляясь, на ближайший мешок Пошел-Вон. — На отъезд записалось только шесть одаренных кретинов с ближайшими родственниками, в сумме, примерно, восемнадцать человек… Чего ж лучше? Простор! Но у одаренных оказались неодаренные братья и сестры, совместно с ними у всех общие родители, у родителей — еще родители, у тех еще братья и сестры! В результате это только первый грузовик со сборного пункта, а там набралось товара еще на две машины. И беспрерывно прибавляется.

— SOS! SOS! SOS! Спасите мою душу!

— Если она у вас когда-нибудь была, — чуть не лязгнул зубами Котов. — Всеволод Сергеевич, я снимаю с себя обязанности! Никаких сил не хватит. Всё утро Женя психовала. Теперь он! Выдержать их обоих вместе я не в состоянии. Спасите также и мою душу, — опустился он на мешок рядом с Пошел-Воном.

— Слышите? Слышите? — с ужасом указывал тот на окно. — Они всеми тремя поколениями штурмуют вагон! Как воинственны их боевые клики! О, сколько еще сил таит в себе наш великий, славный, могучий народ!

— Придется все-таки дать ему место. Надо быть сострадательным к своему ближнему, — прислушавшись к крикам, тяжело вздохнул Котов. — Последнее в продольном ряду, — указал он рукою. — Рядом с уборной, у двери.

— У вас гениальная интуиция, — разом, как пружина, воспрянул Пошел-Вон. — Пирамидально! Помпезно! Лучше и быть не может! После вчерашнего пира у меня совершенно расстроен желудок! Кстати, как разрешил свою трагическую проблему наш земноводный либерал? Какой род тоталитаризма им предпочтен?

— Тот, который обеспечил его спокойною верхнею полкой в самом теплом купе, рядом с отоплением. Ваш прогноз оказался совершенно верным, Пошел-Вон, — ответил уже примиренный с ним Котов.

— И еще вопрос, мой дорогой, но секретный, — Пошел-Вон зашептал что-то на ухо Котову так тихо, что Ольгунка расслышала только слова: «А сейчас это милое учреждение работает?»

— По общим железнодорожным правилам на стоянках поездов уборные заперты, — громко ответил тот.

— Тогда как же?

Пошел-Вон заерзал на своем мешке, помял себе живот, заглянул в окошко и стремительно сорвался с места. В тамбуре он наскочил на входившую Мирочку, оттолкнул ее, даже не извинившись, спрыгнул со ступеней и устремился между цистерн.

— Стой! Стрелять буду! — раздался окрик стоявшего на часах полицая, и он недвусмысленно взял оружие на изготовку.

— Милый друг, — завихлялся перед ним Пошел-Вон, — безупречный орган общественного порядка, ты же должен понять… Мне одну только минуту. Ради соблюдения вот этого самого порядка, нельзя же тут, перед окнами, нарушать правила благоприличия!

— Не приказано пускать — и все тут!

— Да почему? — крутился, как вьюн, Пошел-Вон.

— Ясно-понятно, видишь — горючее, — указал на цистерны полицай.

— Я туда, вон за тот навес над парапетом, — тыкал пальцем в направлении открытого старого нефтехранилища Пошел-Вон. — Там что?

— И там полно, — веско возразил полицай. — Туда немцы после бомбежки из этих цистерн нефть перекачали, а в эти — бензин набирают…

— Вот что, несравненный блюститель порядка, мы сделаем так: я даю тебе весь мой огнеопасный припас, — протянул Пошел-Вон полицаю едва лишь начатую пачку немецких сигарет и коробку спичек. — Теперь видишь: я полностью разоружен… Пропусти же. Понимаешь, я болен, болен.