Юрий Фельштинский - Лев Троцкий. Враг №1. 1929-1940

В первые дни после лишения гражданства Зинаида вела себя более или менее адекватно. 26 февраля 1932 г. она писала Н.И. Седовой, которой всячески пыталась продемонстрировать свое доброе отношение, зная, что та относится к ней с подозрением: «Вчерашняя «Правда» принесла страшный удар: не впускают в СССР!» Она, однако, полностью не осознавала еще своего нового положения и собиралась обратиться с каким-то ходатайством в советское консульство. 11 апреля Зинаида действительно побывала в консульском отделе полпредства СССР. Путем элементарного обмана у нее отобрали советский заграничный паспорт: сначала попросили дать паспорт для совершения какой-то мелкой формальной операции, но затем вручили бумагу, что на основании постановления от 20 февраля 1932 г. паспорт у нее конфискован [247]. При наличии постановления за подписью Калинина о лишении гражданства бюрократы из советского полпредства все еще верили к силу паспорта и стремились его отобрать, будто по нему действительно можно было беспрепятственно въехать в страну, называемую Советским Союзом.

В очень тяжелом состоянии Зинаида была уже несколько месяцев. Седов писал в Стамбул еще в конце ноября, что сестре значительно хуже, что она странно себя ведет, с нервным возбуждением утверждает, что Германия идет к революции. Брата особенно насторожили ее заявления, будто она установила связь с германской компартией и даже работает в ней. «Несомненны полицейские результаты, и не для нее одной», — писал Седов, делая немецкую полицию ответственной за нервную болезнь Зины. Он полагал, что Зинаиду необходимо как можно скорее вывезти из Германии. В конце октября она писала отцу: «Сейчас очнулась и поняла, что я опять перенесла приступ бреда. Невесело. А было все уже так хорошо и в порядке». Но тут же она обвиняла в своем состоянии отца, который, не сдержавшись и, очевидно, не вполне понимая, насколько серьезна болезнь дочери, написал ей больно поразившее ее письмо. А вслед за этим в Стамбул отправилось еще одно длинное и путаное письмо, в котором каждая следующая строка противоречила предыдущей. Зина невразумительно рассуждала об инстинктах, о семейных отношениях и всевозможных других абстрактных материях. «Если я опять делаю большой промах, скажи мне об этом резко, беспощадно, правдиво… Но не кричи, не кричи на меня, папа. Я этого совершенно не переношу». А затем вполне трезво и благоразумно звучали слова признательности и вины перед Натальей Ивановной: «Ведь то, что при всех этих адских условиях она сделала для моего ребенка — это может носить только одно название — героический подвиг!» [248]

Наталья, действительно, была более внимательна к ребенку, чем его родной дед. Троцкий тяготился Севой, который усложнял быт, мешал работать. Он писал сыну в Берлин в июне 1932 г., что вопрос об отправке Севы к Зинаиде надо решать срочно: «Мама совершенно связана Севой по рукам и ногам. Вопрос о лечении здесь целиком зависит от этого — здоровье мамы за последние месяцы значительно ухудшилось» [249]. О Севе в этом письме говорилось как о каком-то совершенно чужом существе, осложняющем существование Льва Давидовича и его супруги.

Немецкие власти под различными предлогами затягивали решение вопроса о приезде шестилетнего Севы в Берлин для воссоединения с матерью. Только в самом конце декабря ему наконец разрешили въехать в Германию. До Парижа Севу сопровождал Хейженоорт. Затем другие взрослые знакомые Троцких. 14 декабря Севу доставили к матери, но это было тогда, когда Зинаиде было совсем плохо. Лев Давидович, видимо понимая, что обошелся с ребенком не как родной человек, писал Льву: «Я очень сомневаюсь, чтобы Зина при ее рассеянности и непрактичности хорошо вела собственное хозяйство, и боюсь, не пострадает ли от этого Сева, да и она сама. Было бы очень хорошо, если бы Ж[анна] могла взять эту сторону дела на себя», одновременно предостерегая от перерасходов, которые могут привести к финансовой катастрофе. (Нервная, ревнивая и весьма требовательная к людям Зинаида Жанну очень любила, говорила, что новая жена Сергея «в своем роде замечательный человек… А чем она для Левы является, этого никак невозможно переоценить» [250].) В другом письме Троцкий просил сына не только сообщить, как довезли Севу, но особенно «как сложились отношения на месте» [251], то есть установились ли нормальные взаимоотношения ребенка с матерью.

Троцкие искренне не понимали, что делать с Зинаидой. В декабре 1932 г. Троцкий писал сыну, что вообще больше не собирается писать дочери, потому что каждый раз пишет невпопад и лишь является причиной для новых приступов: «Жестче — она вновь сочтет, что все [дело] — в моих письмах, написать мягче — решит, что я почувствоват себя виноватым, и усилит наступление» [252]. Последним ударом было решение полицейского управления Берлина о высылке Зинаиды из Берлина. Куда намеревались отправить власти больную, неуравновешенную женщину с малолетним ребенком, оставалось непонятным. Не ясно было, идет ли речь о принудительной отправке в провинцию или же о высылке за пределы Германии [253]. Происходи все это несколькими месяцами раньше, можно было бы разобраться в ситуации и, может быть, договориться с властями о пересмотре решения. Но в январе 1933 г. Берлину было не до пересмотра решения о высылке дочери Троцкого, да и сама Зинаида была в таком отчаянном состоянии, что не могла мыслить разумно, хладнокровно, рационально.

Последнее письмо Зинаиды из Берлина было датировано 3 января 1933 г. и адресовано Н. Седовой. В те дни нацистские штурмовики маршировали с факелами по германской столице, требуя передачи власти их партии; Гитлер вел закулисные переговоры о назначении его главой правительства, и вокруг него образовался блок правых партий и военизированных организаций, полностью поддержавший назначение бывшего ефрейтора на пост канцлера Германской республики. О состоянии Зины свидетельствовало уже то, что письмо было ошибочно датировано предыдущим годом (3 января 1932 г.), хотя такие описки в первые дни нового года случаются и со здоровыми людьми. В самом письме Зина отдавала себе отчет о том, что с ней происходило, но не вполне понимала серьезность и фазу заболевания. Она писала, что Сева приехал в очень неблагоприятный момент ее перехода от полубредового состояния к физическому и психическому бессилию, а «жить в наше время психически ненормальному слишком большая роскошь».

Шестилетний Сева то и дело спрашивал у мамы, почему у нее такой голос, почему у нее такое лицо, почему она ничего не говорит, почему она ему не отвечает и даже: «Тебе кого-нибудь жалко?» [254]5 января, почувствовав, что у нее начинается новый приступ умопомешательства, Зинаида отвела ребенка к соседям [255], написала прощальную записку, заперлась в своей комнате, на всякий случай соорудив у двери настоящую баррикаду, и открыла все газовые горелки (дочь Троцкого арендовала настолько дешевое жилье, что отдельной кухни не было; жилая комната и кухня составляли одно целое). Только через несколько часов соседи, почувствовав удушающий запах газа, позвонили в полицию. Когда с трудом вскрыли дверь, Зина была мертва. Ей было 30 лет [256].