Василий Решетников - Что было – то было. На бомбардировщике сквозь зенитный огонь

Экипажи после командирских указаний готовы были разойтись по самолетам, как вдруг выяснилось – небольшой участок пути в районе Калуги прикрыт грядой плотной, сплошной и неспокойной облачности, а в районе Жуковки немецкие истребители наводятся на наши бомбардировщики радиолокаторами и в атаку идут, сближаясь до дистанции открытия огня, даже в условиях слабой видимости, в связи с чем обратный маршрут командир полка предписал строить с обходом Жуковки – восточнее.

В локаторы мы еще не очень верили и атаки с их помощью рассматривали больше как дело совершенно случайное, а вот облачность для летчика Сырых – дело серьезное. Только на днях, во время контрольных полетов, я с удивлением обнаружил, что он не очень крепко держится в облаках. Хороший летчик, а навыки слепого полета успел растерять. Нужно было еще разок-другой походить с ним «в молоке», чтоб хорошенько приучить к приборам. Куда ж его такого пускать на задание? Придется отставить от полета. А вместо него и посадить некого.

Времени на раздумья нету. Уже пошли команды на запуск. Решение созрело мгновенно. Вместе с Плаксицким и Митрофановым мы бросаемся к самолету Сырых, высаживаем его экипаж, отбираем у него шлемофоны и карты и вылетаем сами. Стрелка у Сырых не оказалось, а его «разукомплектованный» радист тоже не годился на эту роль.

– Ничего, обойдусь без стрелка. Мне так удобнее, – заключил Митрофанов.

Не знаю почему, но радисты не любили брать в свою кабину случайных и незнакомых воздушных стрелков.

Сырых от неожиданности такого решения обиделся, но, как оказалось, зря.

Мы с ним еще не раз поднимались в зоны на отработку слепых полетов, и он заметно окреп, превозмог себя, но, видно, не до конца, потому что в один из весенних дней сорок четвертого года, возвращаясь на рассвете с боевого задания и войдя в поисках запасного аэродрома в случайно и непредвиденно возникшие на его пути плотные облака приподнятого тумана, не удержался в них и разбился.

Такие происшествия, поскольку они были связаны с выполнением боевых задач, хоть и происходили из-за ошибок в технике пилотирования или неправильных действий экипажа, считались боевыми потерями, и потому их причины почти не подвергались расследованию и оценкам. В общем балансе потерь они едва ли не приближались к половине, а уж с происшествиями вне связи с войной составляли и того больше.

А Сырых был, видимо, из тех, у кого от природы не очень надежно «настроен» вестибулярный аппарат, и потому с трудом приобретенные навыки приборного полета быстро утрачивались. Усмотреть за таким «контингентом», вовремя подставить плечо – непросто. Рано или поздно приходит развязка.

Но, может быть, его самолет был поврежден в пути или над целью? Кто знает, может, и так. Но в безоблачную погоду Сырых сесть сумел бы без проблем.

Ну, а мы не то чтобы с полным легкомыслием пустились в полет, даже не подумав набросить на себя поверх летних гимнастерок хоть какую-нибудь одежонку, о чем очень скоро пожалели, а просто отнеслись к нему как к вполне обыденному и привычному делу.

Действительно, что нам могло угрожать? Попутные очаги ПВО обойти несложно. Из двух-трех прожекторных лучей, если это не на боевом курсе, я умел вырываться скольжением, над целью особого шума не поднимаем и в общем гуле проскакиваем почти незаметно. Остаются ошибки и случайности – от них никто не застрахован. Правда, есть опасность перехвата жуковскими истребителями с радиолокационным наведением, но это уж если крупно прозевать: ему ведь, «мессеру», чтобы открыть огонь, все равно нужно сблизиться с целью визуально, но, если опередить его, он пробкой вылетит из-под хвоста, на стреляющие в упор пулеметы немцы в атаку не лезут.

Набрав высоту около трех тысяч метров, все уже изрядно продрогли. В темноте наступившей ночи, слева вдоль линии фронта, бушевала артиллерийская дуэль. Зенитчики от души постреляли в нашу сторону, но вслепую, видимо, по звуку, не причинив нам каких-либо беспокойств. Кто-то бомбил Брянск, и он, как всегда, маячил десятками мощных прожекторов, сверкал взрывами тяжелых снарядов. Жуковка, которой мы были заинтригованы больше всего, признаков жизни не подавала. Зато Унеча не на шутку взъерошилась. Хоть и придавили ее, казалось, нещадной бомбежкой, почти утопив в пожарах, она не сникла, оборонялась мощно, цепко хватала прожекторами и освещенные корабли поливала огнем со всех сторон.

Нашлось место и для наших бомб. Плаксицкий – штурман бывалый, отличный бомбардир и хорошо попасть по ярко видимой цели для него было не самой трудной задачей.

Ночной холод сковал нас окончательно. Хорошо Митрофанову – в его кабине, как всегда, оказались чехлы, и под одним из них, напяленным на плечи, он сумел согреться, чем и похвастался. Почти стуча зубами, Плаксицкий дал обратный курс в обход Жуковки и Брянска, но это здорово удлиняло маршрут, и мы, немного потолковав, решили пуститься напрямую. Траверз Жуковки, не сводя глаз с окружающего пространства, прошли вполне благополучно, и, значит, по этой части ничто нам больше не должно угрожать. Да вот впереди и линия фронта – там все еще идет огневая перепалка, но воздух не обстреливается, молчат даже те батареи, что провожали нас на Унечу. Ночь на высоте спокойная, ясная. Звезды густой россыпью усеяли небо, и я вижу прямо перед собой яркое созвездие Большой Медведицы. Так и идем, упираясь в середину ее «ковша». Плаксицкий, как только обрисовались под нами контуры линии фронта, возвещает время ее прохода.

И в то же мгновение вдоль нашего левого борта, прошив фюзеляж, загрохотали, взрываясь, снарядные трассы. Атака была сзади и, видимо, снизу.

– Митрофанов! – заорал я остервенело, одновременно пытаясь отвернуть в сторону и вниз, но машина уже вышла из повиновения. Митрофанов отозвался односложным звуком. Пулемет молчал. «Прозевал, дьявол», – мелькнуло о Митрофанове. На левом моторе вспыхнул огонь. Машина произвольно опустила нос и вошла в левый разворот. Я помочь ей ничем не мог и без раздумий подал команду покинуть самолет. Из кабины штурмана потянула тугая струя воздуха. Плаксицкий – опытный парашютист и машину покинул мгновенно. Думаю, и Митрофанов не опоздал – ему выбираться легче. А может, Николай был ранен? Звук-то он произнес единственный и странный – не то «о», не то «что» и больше – ни слова. Через правый борт махнул и я. Парашют открыл без задержки. Вижу и теперь уже слышу артиллерийскую стрельбу. Где наши? Где противник? Неужели уплыву к немцам? Пока падал, хоть и недолго, все перепуталось. Я быстро отыскал Большую Медведицу и, изрядно намотав с ее стороны с ладони на локоть жгуты парашютных строп, стал скользить в северном направлении. Я чувствовал, посматривая на землю, что парашют все-таки смещается в нашу сторону, но слабо. Хватит ли этого ничтожного сноса для спасения?.. Все внимание было сосредоточено только на этом – как можно подальше на север, на север. Окружающее меня пока не занимало.