Краинский Васильевич - Записки тюремного инспектора

Перевязка раненых шла ежедневно, независимо от событий. Доктор Любарский был назначен врачом 2-го отделения трюма. На мне лежала хозяйственная часть и заведование перевязочным материалом. Мы работали вместе и помещались с больными во втором ярусе трюма под открытым небом. Целый день с утра был занят мелочами и проходил в суете. Со свойственной нам с братом способностью приспосабливаться мы в свободное время писали на тюках и консервных ящиках. Я - свои мемуары, а брат - свои. Только под вечер мне удавалось выходить из трюма, чтобы подышать свежим воздухом и посидеть на палубе на моем излюбленном месте возле трубы, от которой было тепло.

Небо было безоблачное. С правой стороны над страной полумесяца стоял серп новолуния. Было свежо и даже несколько холодно. Константинополь утопал в огнях, отражая всю массу света по морю до самого корпуса «Ялты». На азиатском берегу, казавшемся издали продолжением Константинополя, было такое же море огней. Было красиво, величественно, но чуждо и тоскливо. В трюме мы не имели места и спали полусидя-полулежа, не раздеваясь. Трюм был приспособлен для перевозки войск и потому был разбит на клетушки, наскоро сбитые из досок, отдельно для каждого человека. Впоследствии и мы получили по клетушке и могли лежа спать на этих досках. Эти клетки в темноте трюма создавали такой лабиринт, что навести чистоту или даже произвести уборку было немыслимо. Мне досталось место казака, заболевшего сыпным тифом и снятого с парохода. Я лично продезинфицировал эту клетку и, по-видимому, радикально. Все-таки было противно и гадко.

Только под вечер или рано утром, когда все еще спали, я всегда выходил на палубу к трубе, чтобы отдохнуть от толпы. В особенности было хорошо рано утром. Солнце всходило за горами острова Принкипо и, освещая горы лиловым светом, отражало красным заревом низшие слои облаков, касающихся верхушки горы. Солнце еще не показывалось. Огни горели еще в Константинополе и на берегу Малой Азии, и это сочетание моря огней с малиново-красным заревом востока делали серевшее раннее утро волшебным. Ежеминутно к берегам Азии летели дикие утки. Перелет птиц происходил именно в этом месте, почти возле кормы парохода «Ялта» летели целыми стаями, рассекая воздух, треугольником дикие утки. В течение какого-нибудь часа их пролетело по крайней мере до десяти стай, из которых одна достигала, вероятно, нескольких десятков тысяч птиц. Я любил утром, когда все еще спят, сидеть на палубе и любоваться этой картиной.

В первый же день от французских властей последовало распоряжение выгрузить тяжелораненых и отправить в Константинополь. Это была сенсационная новость. Больные и раненые всполошились. Каждый рассчитывал попасть в Константинополь и доказывал, что он тяжелораненый. Не только раненые, у которых давно зажили пустячные раны, но и просто больные, с экземой, например, на руке или с примороженными ко -нечностями требовали отправки на берег и дерзили врачам. Добивались выгрузки даже те, кто числился в команде выздоравливающих и, следовательно, был совершенно здоров. В течение двух дней пароход «Ялта» жил этой жизнью, и только на этом было сосредоточено внимание всех. В высадке на берег видели спасение.

Будущее всех пугало. Русским хорошо были известны места прошлогодней ссылки. Остров Лемнос, Кипр, берега Африки, где англичане держали русских за проволочными заграждениями в холоде и голоде, были на языке каждого и приводили всех в ужас при одной мысли опять попасть в руки англичан. Гостеприимство англичан было тяжелой ссылкой, от которой пришла бы в ужас наша русская ссылка в Сибирь. От этой ссылки люди всеми силами старались бежать и в панике рвались в Константинополь. <...>

Три дня пути до Константинополя люди терпели голод, но уже в пер -вые дни стоянки в Мраморном море на всех кораблях стоял голодный стон. Вокруг кораблей шныряли на лодочках греки и турки, предлагая съестные продукты и даже лакомства (финики, винные ягоды, шоколад и т.д.). Но только немногие имели возможность купить кое-что, так как деньги у всех были русские, не имеющие ценности. Тем не менее соблазн был большой, и многие отдавали за кусок хлеба или коробку консервов серебряные и золотые вещи и даже части одежды. Мы видели, как одна дама отдала греку отличный плед. Правда, она получила за него много -несколько хлебов, консервы и, кажется, даже шоколад. Одним словом, обеспечила себя на несколько дней. Но мы знали и такие случаи, когда за кольцо или браслет греки давали так мало, что это походило на грабеж. Как пиявки, эти торгаши жадно высасывали из беженцев последние остатки их имущества, и нам противно было смотреть на эту эксплуатацию людей, попавших в безвыходное положение.

Постепенно продовольственный вопрос урегулировали французы, но доставляемые ими на пароход продукты были в таком малом количестве, что это не могло внести нормальное настроение на корабли. Прибытия катера с продуктами или водой ждали всегда с нетерпением. Это было целое событие, и к тому же большое развлечение при бесконечном томлении на пароходах. Несомненно, вся окружающая нас обстановка была необычайно красива, и я лично готов был целый день сидеть на палубе и любоваться этой величественной картиной, но я отлично понимаю, да и сам это чувствую, что теперь не до этого.

Более ста кораблей - ведь это целый плывущий город на воде с населением в 120 тысяч людей. Может быть, когда-нибудь это будет исторической картиной, но участникам этого русского горя она безразлична теперь. С корабля на корабль передавали, что прибывающие из Севастополя рассказывают, будто еще до прихода большевиков власть в Севастополе перешла к местным бандитам. Как факт передавали, что в хирургическом госпитале санитары из пленных красноармейцев изнасиловали сестру милосердия Цветкову и затем убили ее. Говорили и о другом случае. Из оставшихся сестер милосердия 1-го Запасного госпиталя таким же путем убито шесть сестер милосердия. Но это как будто уже мало интересовало публику.

Где-то в трюме умер ребенок, и мать потеряла рассудок. В тот же день на соседнем пароходе застрелился офицер. И это мало интересовало трюм. Все это, как и сам Севастополь, было уже далеко. Для каждого надоевшие консервы занимали полдня. По вечерам - хор, ссоры, крики, шум, брань. Постепенно в трюме установился режим обыкновенной солдатской казармы с ее грубыми интересами и мелкими эпизодами. Не обходилось, конечно, и без скандалов и даже драки.

Прошло девять дней. Постепенно стали выясняться подробности оставления приморских городов Крыма - Ялты, Феодосии, Керчи. Оказалось, что мы были счастливее других. Севастополь эвакуировался планомерно, без суеты, без паники. Хуже всего прошла эвакуация Феодосии, напоминавшая прошлогоднее оставление Новороссийска. Феодосию оставляли под натиском зеленых и местных большевиков. Посадка на суда происходила ночью под обстрелом большевиков. Опять, как в Новороссийске на молу, фигурировали брошенные, голодные, истощенные лошади. Очевидцы рассказывали, как во многих случаях эти бедные животные бросались в море, плывя за отходящими баржами и лодками, в которых доставлялись к пароходам их соратники - офицеры и солдаты.