Краинский Васильевич - Записки тюремного инспектора

На вокзале я простился с братом. Бог знает, когда и при каких условиях мы встретимся вновь. Ему тяжелее, чем мне. Я еду в свою среду, к русским. Он остается один среди чужих, враждебных России народов. Впрочем, мы привыкли прощаться и идти в темное будущее без надежды, без страха и сожаления. Всего на одиннадцать километров мы отъехали от Кашино, но я уже забыл о нем, как чужом ненужном мне в жизни. Начинается что-то новое, неизвестное, будущее. Возврата к прошлому, только что забытому, уже нет. Там остался только мой брат, которого я оставил, как оставляют соратника на поле битвы.

Постепенно исчезли с горизонта темно-синие горы. Впереди открывалась степь, освободившая, точно от оков, мое самочувствие. После полудня в вагоне III класса публика начала часто меняться, и я понял, что это уже нечто другое, чем было в Хорватии. Здесь были другие люди -сербы, швабы, цыгане, турки в национальных костюмах и какие-то люди в звериных шкурах (овчина на вывороте). Это были люди чужие мне, но в них я не чувствовал себе врагов, как в Хорватии, потому что и сами они были чужие в этом вновь скроенном государстве. Я почувствовал облегчение, и мне даже приятно стало среди этих простых людей. По-видимому, и большевизма здесь было меньше. По крайней мере, в течение всего пути в вагоне не было слышно разговоров о политике и призыва к уничтожению господ.

Это были все хорошие признаки. Я вырвался наконец из атмосферы злобного философствования простонародья, зараженного идеями уничтожения культуры. Господа воруют. Господа ничего не делают. Их нужно уничтожить, а имущество их передать бедным. И это повторяет каждый рабочий, каждый мальчишка, каждый селяк, угрожая не только интеллигентному человеку, но и состоятельному купцу, лавочнику и чиновнику. И эти несчастные не находят ничего другого, как подлизываться и подделываться к простонародью. Эта убогая культура современного большевиствующего уклада жизни невыносима, и я почувствовал необыкновенный душевный покой, когда понял, что эта смесь народов в вагоне настроена иначе.

Сидящий против меня мадьяр, разговорившись со мною, без всякого вызова с моей стороны начал восторгаться величием русской культуры, с которой он познакомился, будучи военнопленным в России, и сравнивая с ней убогость современной жизни, с презрением констатировал торжество во всей Европе темных, некультурных сил улицы. От него я узнал, что местность, куда я еду, принадлежала до войны Венгрии и называется Банатом, считается теперь житницей всей Югославии. Там, сказал он, мне будет хорошо, потому что народ там богатый и больше занимается хозяйством, чем политикой, хотя и там есть села, зараженные большевизмом.

Другой мадьяр, тоже интеллигентный, познакомившись со мною, пригласил меня пойти по вокзалу выпить пива. Он подтвердил, что в Новом Бечее мне будет хорошо. Одно только смущало меня. Подойду ли я по своим убеждениям и взглядам к подрастающему поколению - к той учащейся молодежи, которая представляется мне вовсе не тою, которую я знал.

Новая жизнь дает и новые формы. Несомненно, что дети, отданные в иностранные учебные заведения, получают воспитание совершенно иное, чем это было в России. Это будут люди чужие, не знающие нашей русской жизни. Загребский гимназист VII класса Всеволод Волков цинично заявил мне: «Вы человек устарелых взглядов. Теперь на смену Вам идет новое поколение с целым миром новых понятий, изменить которые не в состоянии никакая сила. Вы витали в сфере неосуществимых идеалов. Вы работали для других и не сумели постоять за себя, когда пришлось столкнуться с реальною опасностью. Мы пощады не знаем и живем для себя. Сентиментальность только губит людей. Надо думать о себе и только о себе. Ваш царь - Николашка - был глуп, - это знают все, а министры воровали, и мы расплачиваемся за их грехи. Мы будем устраивать жизнь иначе».

И это говорил русский гимназист хорватской гимназии, выехавший из России 12 лет. Мы, конечно, не принимали у себя больше этого негодяя и поняли все, когда отец его, почтенный человек, рассказывал нам, что он с ним не только грызется, но и дерется чуть не каждый день. В своем эгоизме он дошел до уродства, говорил его отец. Будучи гимназистом, он служил вместе с тем в страховом обществе и зарабатывал иногда до 2000 динар в месяц. И что же! Семье он не помогал, несмотря на бедственное положение ее (отец, бывший предводитель дворянства, играет в военном оркестре на виолончели). Будучи отлично одет, В. Волков равнодушно смотрел на дырявые башмаки своей девятилетней сестры и, бесчувственный к полуголодной жизни своей семьи, чуть не ежедневно покупал себе всевозможные яства (сыр, колбасу, шоколад) и держал это в своем чемодане под ключом. Вечером, когда все улягутся спать, он сядет на корточки возле своего дивана и поедает эти запасы, не обращая внимания на жадные взгляды из-под одеяла своей маленькой сестры. Это был молодой человек нового поколения. Это был представитель нарождающихся, не знающих пощады существ, которые пришли в мир как завоеватели нового режима.

Ничего святого у этакого рода людей нет. Авторитетов они не признают. Уважения и почтения к взрослым у них нет, а политически и социально они воспитываются так, что уже с детства критикуют все, принимая на веру все разговоры и болтовню, источником которых является современная убогая социалистическая пресса. Никаких идеалов, никакого содержания в жизни. Никаких духовных и умственных запросов у этих подрастающих людей нет. Одно они хорошо знают, что нужны деньги, а какими путями идти к этой цели, для них безразлично. Вот это то, что я видел и понял. И думается мне, что если не вполне, то в некотором отношении я прав. Шофер, комиссионер, служба в кафане, в кино и вообще легкий труд сделались идеалом молодых людей.

Подрастающих девочек я знаю в этом отношении меньше, но кажется мне, что не надо быть особенно дальновидным, чтобы не быть на страже и в этом отношении. Падение нравов не может бесследно пройти в деле воспитания подрастающего поколения. Шимми, чарльстон, бебикопф, короткие юбки, накрашенное лицо, автомобиль, купальные костюмы... вот идеалы современной молодежи.

И вот я боюсь, что с этим я не примирюсь и работа моя в женском учебном заведении не удовлетворит меня.

С такими мыслями я подъезжал к Новому Бечею. Как устроится моя жизнь? В этом сомнения у меня не было. Не об устройстве личной жизни в наемной комнате, не об удобствах и комфорте жизни думал я. Я хочу поставить дело преподавания музыки на солидных началах и повести дело так, чтобы действительно дать учащимся серьезное музыкальное образование. Удастся ли мне это? Удастся ли мне самому систематически заняться музыкой и найти в этом отдохновение и удовлетворение?