Краинский Васильевич - Записки тюремного инспектора

Свои силы я еще не взвесил и не знал, смогу ли я после восьмилетнего перерыва проаккомпанировать брату те вещи, которые играла с ним В. Л. Шольц. Но обстоятельства мне благоприятствовали. М-те Шольц уехала, и я поневоле должен был усидчиво заниматься, чтобы заменить ее - единственную аккомпаниаторшу на музыкальных вечерах. Заниматься было удобно. Пианино стояло в персональской столовой - угловой комнате 2-го этажа замка, окнами выходящей в парк. Эта старинная комната, с красивыми сводами, с решетками в окнах, с паркетным полом, была лучшая комната в замке и стояла вдали от всего госпиталя. Она всегда пустовала и оживлялась только во время завтрака, обеда и ужина. Вечерами там было, говорят, страшно, и туда боялись заходить, потому что неоднократно там видели привидения и слышали какие-то шаги в ночных туфлях.

Мне было назначено для игры время, когда весь персонал госпиталя был занят, то есть утро до обеда и затем от 5 до 7 часов вечера. Кроме того, я имел право играть всегда вечером, хоть до 12 часов, так как столовая всегда пустовала. Для меня это была радость, и я понял, что могу заняться серьезно, и не думая о будущем, всецело посвятить себя музыке. Я так и сделал. Я играл по 6-8 часов в день. Беда только, что у меня были отморожены руки и иногда при перемене погоды давали себя сильно чувствовать. Эти дни я играл хуже, но желание было сильнее боли, и я все-таки играл. Очень скоро мы с братом отлично сыгрались, и репертуар наш достиг громадных размеров.

Музыкальные вечера наши сделались любимыми вечерами в госпитале. Они чередовались у нас так: два раза в неделю Н. В. читал лекции и два раза были в неделю литературные вечера. Остальные дни были заняты музыкальными вечерами. Эти музыкальные вечера были любимыми еще по своей обстановке. Лекции и чтения происходили в столовой для больных, тогда как для музыкальных вечеров открывался доступ больным в персональскую столовую. Здесь было как-то чище, уютнее и параднее.

Это была к тому же комната-церковь. В углу стоял громадный киот с иконой Богородицы с Младенцем на руках, и перед ней всегда горела лампада. Здесь происходила церковная служба, когда приезжал священник, и комната эта обращалась в симпатичную, уютную церковь.Я любил эту комнату. В ней мне было хорошо, и я даже не испытывал в ней, как другие, страха, когда засиживался в ней до поздней ночи. Иногда действительно мне казалось, что кто-то будто присутствует в этой комнате, а иногда я слышал вроде шлепанья туфлями, но я относился к этому спокойно.

Я был нужным человеком в госпитале. Без меня не мог состояться музыкальный вечер, и это создавало мне привилегированное положение присяжного музыканта. И я сознавал, как я был счастлив, имея в своем беженском положении возможность заниматься музыкой, как у себя дома. Несколько позже, когда я подогнал себя и стал свободно играть сонаты Бетховена, шопеновские вещи, Чайковского и т.д., я имел уже своих постоянных слушателей, которые приходили во время моих занятий и, забиваясь куда-нибудь в уголок столовой, сидели там до позднего вечера, пока дежурная сестра не открывала их присутствие и не «загоняла» в палату. Я ушел весь в музыку и жил только этим.

Перед Рождеством я начал заниматься с сестрой П. А. Новиковой, которая просила меня давать ей уроки музыки, и это внесло еще больше полноты в мои занятия музыкой. Так незаметно подошел 1923 год, который весь прошел у меня в систематических и серьезных занятиях музыкой. Другого не было ничего. Газеты остановились на мертвой точке.

О России сведения были самые безотрадные. Надежда исчезла даже у тех, кто всегда готов был воспринять самый нелепый слух. Германия быстро шла по наклонной плоскости. По тому же пути вел Англию Ллойд-Джордж, вступивший в переговоры с советским правительством. Чехословакия, Австрия, Польша уже признали большевиков. До очевидности становилось ясным, что обстановка складывалась для нас крайне неблагоприятно и думать о скором возвращении на Родину было бессмысленно. Газет не хотелось читать. Они наводили такое уныние, что лучше совсем их не читать.

Каждая группа сменяющихся больных привозила с собой самые безотрадные сведения о настроении русских людей, и полная безнадежность была общим настроением. Жизнь русских в колониях становилась все тяжелее. Заработка нет. Отношение местных жителей - хорватов, сербов, словенцев приняло отпечаток некоторого утомления. Они тоже устали возиться с русским беженством, и тем ярче выступали неприязненные отношения той части населения, которая явно становилась на сторону большевиков.

Единственным утешением для каждого русского было определившееся за последнее время стремление объединиться вокруг Великого князя Николая Николаевича и образование Фонда спасения Родины. Великий князь принял в свое заведование этот фонд и объявил, что готов стать во главе освободительного движения, когда к этому наступит соответствующий момент. Это единственное, во что верилось, но только когда еще это будет!

С таким настроением русские встретили в Лоборе праздник Рождества Христова и новый 1923 год. Праздник был хороший. Местный хорватский комитет во главе с m-me Ковачич (из Загреба) не пожалел средств, и по богатству продуктов и яств это был исключительно удачный праздник.

Старшая сестра О. Л. Васильева умела устраивать торжества, и, нужно отдать ей справедливость, в декоративном отношении сервировка стола была задумана широко и красиво. Цветов не было, но столы были украшены целыми ветками ярко-красной и желтой листвы сохраняющегося здесь в лесу кустарника. Стены, портреты и киот были убраны ельником, можжевельником, и у иконы горели свечи и лампада.

Было уютно, и чувствовалось русское настроение. Говорились прочувственные речи. Высказывалась надежда. Многие прослезились после тех добрых слов, которые так хорошо говорила председательница комитета хорватка m-mе Ковачич, а потом много ели и еще больше пили. Всего было вдоволь. У больных в столовой было тоже хорошо, и к тому же у них в углу стояла великолепно убранная елка, которой не было в персональской столовой.

На третий день Рождества чуть не весь госпиталь с больными был приглашен на елку в помещение к сестрам. Елка была громадная - до самого потолка. Народу было столько, что буквально не было возможности протиснуться к столу, но было уютно, симпатично. Были сласти, фрукты, чай, торты. Одним словом, Рождество было отпраздновано широко, приятно, и так мы начали 1923 год - третий год нашей беженской жизни в Югославии.

* * *

1923 год был мрачным годом не только в госпитале, но и для всех беженцев. На политическом горизонте не было ни одного проблеска. Большевики прочно засели в Кремле и постепенно просачиваются в Европу, пропитывая большевизмом народные массы и завоевывая международное положение законного русского правительства. Весь год прошел в Европе в совещаниях и признании de jure большевиков и переговорах европейских правительств с большевиками.