Краинский Васильевич - Записки тюремного инспектора

Умирали солдаты и офицеры, их жены и гражданские беженцы. Я знал почти всех умерших и с некоторыми из них был хорошо знаком. Особенно сильное впечатление оставила по себе смерть Лидии Васильевны Савицкой, которая быстро угасла на моих глазах. Ей было всего 24 года. Муж ее, лицеист, жил при госпитале, поступив поваром, когда из госпиталя ушел Ситников. Савицкая отлично играла на рояле и так же хорошо пела. Впрочем, голоса ее я не слышал, так как она говорила уже ослабевшим горлом, сипло и с хрипотой. На рояле она тоже не могла играть, но пробовала. Исполнив свое обещание, она как-то сыграла мне свой любимый ноктюрн Грига, но к концу пьесы так ослабела, что бессильно опустилась на руки мужа. Это была ее последняя попытка играть на рояле. Интересно, что за день до ее смерти ее муж, Николай Ксенофонтович, принес мне тетрадку ее любимых нот и просил сыграть любимый ноктюрн жены. Мне очень понравился этот ноктюрн, и я решил его выучить на память.

На следующий день утром, когда я учил этот ноктюрн, в столовую вошла сестра Жибер и сказала мне, что только что умерла Лидия Васильевна. Она скончалась под звуки своего любимого ноктюрна. Л. В. Савицкая все время лежала в палате № 2, где отлично была слышна из столовой игра на рояле, и Лидия Васильевна говорила мне, что она очень рада, что слушает постоянно музыку. Незадолго до ее смерти она была переведена в палату № 5, и я жалел, что она не слышала в последние минуты жизни своего ноктюрна. Савицкая писала дневник до последнего дня, и я помню ее последнюю фразу, написанную за несколько дней до смерти: «Я не хочу умирать».

Ту же фразу я слышал постоянно от офицера князя Кудашева, который почти ежедневно приходил в столовую, когда я играл на пианино, и часами просиживал возле меня. Мы много с ним беседовали, и, когда я закуривал папиросу, он страшно хотел курить, но сдерживался, говоря: «Я не хочу умирать». Князь Кудашев умер не в Лоборе, а по дороге из санатория Вурмберг.

Почти одновременно умерла жена полковника Резникова, с которой мы часто прошлым летом ходили в лес собирать грибы. Она испытала очень многое и бежала в Югославию с мужем из Болгарии во время гонения на русских. М-те Резникова отлично делала искусственные цветы и этим содержала себя и своего мужа, заслуженного старого полковника, который, будучи еще мальчиком 14 лет, отличился в кампании 18771878 годов, получив тогда Георгиевский крест. Теперь он бежал из той Болгарии, за освобождение которой воевал с турками.

Умер от туберкулеза Капустин, секретарь Киевского окружного суда, не выдержавший тяжелой беженской жизни в Белграде. Умер Малюга Петр Николаевич, доброволец 2-го Кавказского полка, мой земляк из г. Нежина, 21 года, который очень просил сообщить о его смерти матери в г. Нежин, где она служит классной дамой. Я, конечно, исполнил его просьбу.

Мне грустно вспомнить этих живых когда-то людей, с которыми судьба столкнула меня в последние дни их жизни. Для меня было ясно, что это все жертвы переживаемого нами тяжелого времени - жертвы революции и большевизма. За полтора года в госпитале умерло более 30 туберкулезных, и все они похоронены на католическом кладбище в Лоборе, в четырех с половиною километрах от госпиталя. На каждой могиле стоит деревянный высокий крест с жестяной дощечкой, на которой моей рукой масляными красками написаны: дата смерти, имя, отчество, фамилия каждого умершего, а также воинская часть, в которой он служил.

По просьбе заведующего хозяйством полковника Духонина я делал эти надписи взамен тех, которые были сделаны первоначально химическим карандашом. Мне часто приходилось бывать на этом кладбище, и я могу сказать, что это та же картина бесконечного русского горя, о котором мы несколько раз говорили в своих записках.

На высокой горе, в стороне от могил местных жителей, в левой от входа части кладбища возле г. Лобор отведен небольшой участок для русских. Здесь в тесноте друг возле друга лежат русские люди, в большинстве еще молодые, которым не посчастливилось увидеть свою Родину. Это былое добровольческое кладбище, где нашли вечный покой далеко от своей Родины борцы за свою Родину и те, кто ушел вместе с ними, не желая оставаться в советской России. Всего на кладбище около 50 могил.

Но центр лоборской жизни был не в туберкулезных больных. В госпитале сосредотачивались нервнобольные. Это было единственное в Югославии учреждение, в котором русские, заболевшие нервными болезнями, получали медицинскую помощь и где они находили приют. Во всех остальных случаях таких больных помещали в сумасшедшие дома, откуда было уже трудно выбраться. Вот почему действительно Гербовецкий госпиталь получил совершенно другой колорит.

Состав больных был крайне разнообразный. Здесь были больные, страдающие тяжелыми формами нервных заболеваний, и наряду с ними в госпиталь направлялись те, которым просто необходимо было привести в порядок нервы и подлечиться. На вид это были здоровые люди, которых нельзя было положить в постель или держать в палатах. Напротив, неврастеникам нужен был воздух, прогулки, покой и хороший уход. И в этом отношении Красный Крест сделал великое дело, устроив в Лоборе такой госпиталь-санаторий. Граница нервных заболеваний с простой нервностью стала теперь так ничтожна, что полечиться следовало каждому. И эта поддержка, которую получали исстрадавшиеся и изнервничавшиеся беженцы в Лоборе, конечно, для очень многих была большим благодеянием.

Все эти больные в громадном большинстве принадлежали к числу нашей русской интеллигенции, и потому временами, в особенности летом, в госпитале бывало очень интеллигентное и интересное общество. Заслуженные генералы, полковники, военные и статские, дамы и барышни из прежнего русского общества, учащаяся молодежь и даже дети, и вместе с ними простые солдаты, казаки - это были те, кто лечился в госпитале. Мы встретили здесь много знакомых и познакомились с теми, о которых мы слышали раньше.

В этом отношении особенно приятно было лето 1923 года, чему способствовал обновленный состав сестер милосердия и новые врачи. Лежачих больных, кроме туберкулезных, было мало, но и они выносились на воздух и лежали целыми днями на «лоншезах» в парке. После врачебного обхода с утра почти все больные выходили в парк и после прогулки устраивались группами и в одиночку или просто на траве в тени громаднейших елей или располагались на плетеных креслах - кто с книжкой, кто с работой, кто с газетой, а иные просто лежали в безделье, отдыхая от жизни на лоне природы.

Очень часто, когда я или Хвостова играли в это время в столовой на рояле, из парка в открытые окна доносились голоса «ноктюрн Чайковского» или «соната № 17 Бетховена» и т.д. Кира Петровна Верховская с Киренком (ее дочь четырех лет) и с компанией всегда располагалась в парке против окон столовой, и здесь они проводили почти целый день, собирая вокруг себя детей, которые были на излечении в госпитале или находились при больных матерях. Эта группа, которую объединяла Кира Петровна и к которой я стоял ближе всего, состояла из тех лиц, которые больше других любили музыку и не пропускали ни одного музыкального вечера. Здесь были всегда дочь сенатора Трегубова Ольга Сергеевна с мужем, М. Д. Дедова - классная дама Харьковского института с сестрой А. Д. Кочетовой, сестры милосердия Мария Васильевна Тарасова, похоронившая недавно в госпитале своего мужа, Татьяна Алексеевна Савченко-Бельская, Мария Владимировна Шамина и К. Л. Шебеко, гвардейский офицер А. Л. Кисловский, ротмистр Гулак-Артемовский с черной повязкой на голове, предводитель дворянства Андриевский, бывший московский вице-губернатор Михаил Михайлович Рахманов, князь Голицын, полковник Шамин, Дурнов с изуродованными на войне руками, генерал Хрипунов, конечно, А. А. Хвостов и другие.