Краинский Васильевич - Записки тюремного инспектора

Нам помог врач Гречин. Зная моего брата-врача, он зачислил меня фельдшером в 1-й запасной госпиталь, а М. К. Воздвиженскую - сестрой милосердия. Мы стали официальными лицами и были уверены, что в случае оставления Канделя мы будем следовать с больными. Скуратт терялся и колебался, спрашивая моего совета. Он тоже просил врача Гречина устроить его хотя бы санитаром при госпитале. Гречин обещал ему дать ответ завтра рано утром. Скуратт ушел, несмотря на то, что я предлагал ему оставаться с нами, чтобы быть в курсе дела. С Самойловичем мы распрощались, так как его решение было окончательным. Врач Гречин беспокоился и решил сбегать в штаб Стесселя узнать о положении. Мы возились с ранеными до позднего вечера.

Часов около восьми к нашему перевязочному пункту стали подъезжать на подводах офицеры и забирали своих раненых однополчан. Они сказали нам, что Кандель решено оставить. В это время возвратился Гречин, который растерянно сказал мне, что Стессель уже выехал и что все из Канделя бегут. Мы оказались в худшем положении, чем другие. На наших руках оставалось пять раненых. Врач терялся и говорил, что он ни за что в Канделе не останется. Мы вышли на улицу. Было абсолютно темно. Обозы спеша проходили мимо нашего перевязочного пункта. Доктор обратился к проходившим офицерам, объясняя, что нельзя оставлять большевикам раненых офицеров.

Случайно проезжавший мимо полковник Коротков распорядился приостановить обоз и реквизировать места на подводах для нашего перевязочного пункта. Полковник лично руководил размещением раненых. Пять офицеров вошли к нам, чтобы вынести раненых. Среди раненых был молодой офицер, голова которого была совершенно разбита. По заключению врача, он умирал, и потому его бесцельно было брать с собой. На вопрос, кто он, я ответил, что личность его не установлена. Кто-то из заходивших к нам офицеров предполагал, что это Решетников, но это было только предположение. Было решено оставить его как умирающего. Офицеры срезали с него погоны. Еще один остался без вести пропавшим!

Мне с невесткой офицеры указали место на подводе, на которой высоко на вещах сидели две дамы и пожилой офицер. Сесть было негде, и мы приткнули на самом краю повозки свои вещи. У меня была только небольшая котомка и моя сумка через плечо. Остальные вещи пришлось бросить. Моя невестка не хотела расставаться со своими вещами и решила взять их с собой. Возле лимана, давя друг друга, столпились обозы. Лед был непрочен. Из предосторожности пропускали с интервалами на расстоянии 20 шагов. Каждый нервно ожидал своей очереди. Было запрещено курить и громко разговаривать. Погода была мягкая, но к вечеру стало морозить. Дневная слякоть начала покрываться гололедицей.

В воздухе стояла морозная мгла, так что на расстоянии 20 шагов вперед ничего не было видно. Мы шли по льду, покрытому снегом возле десятка подвод, составлявших нашу очередь.

Снег был рыхлый, сверху покрытый тонким слоем ледяной корки. Местами стояли лужи воды, а местами открывалась на большом пространстве стеклянная поверхность льда. Меня пугали трещины, которые часто встречались по пути и которые приподнимали гребнем в этих местах лед. На снегу глубокими колеями видна была дорога, а там, где стоял голый лед, дорога терялась, и нам казалось, что мы потеряем направление. Мы шли по льду, вероятно, не менее часа, а может быть и больше. Мы совершенно потеряли представление о времени, и я заметил, как неправильно мы судили о нем. Иногда какие-нибудь полчаса казались нам часами, и наоборот: например, бой под Канделем, продолжавшийся, как потом оказалось, целый день, в моем представлении про -должался не более трех часов.

Противоположный берег лимана был почти отвесный, представлявший хотя и невысокую, но крутую кручу, которую лошади ни коем случае взять не могли. Приходилось каждую повозку подымать на руках, но задержки не было. Откуда-то здесь появилась такая масса людей, что повозки одна за другой взлетали на кручу как перышко. Пока происходила переправа через Лиман, в обозе был порядок, чья-то невидимая рука руководила движением, но, когда мы вступили на противоположный берег, обоз заторопился и гнал лошадей. Мы едва поспевали за нашей подводой. Дорога была в колоти, покрытой гололедицей.

Это были луга. Ноги расползались и затрудняли движения. Наши вещи не могли держаться на краю повозки без поддержки и прыгали, ежеминутно угрожая упасть. Я чувствовал, что при такой спешке я не буду в состоянии поддерживать вещи и что они скоро должны упасть. Мар. К. Воздвиженская тоже выбивалась из сил. При такой тряской дороге наш узел развязался. Из него начали падать вещи. Моя невестка умоляла владельцев повозки остановиться, но дамы даже не отвечали. Сначала распался узел. Я устал подбирать падающие вещи и махнул на них рукой. Маша вопила. Там были ее платья и белье. Вслед за узлом с повозки свалилась ее деревянная картонка. Вещи попадали на землю, и подбирать мы их уже не могли, так как подвода пошла рысью, и мы уже не могли поспевать за ней. Мы отстали.

Издали мы видели, как с повозки еще падали какие-то вещи. И это был не единичный случай. По дороге мы наталкивались много раз на брошенные чемоданы, шинели и разные мелкие вещи. Обозы нас перегоняли. Вступая иногда в разговоры с обгоняющими нас пешими, мы слышали от них, что большевики идут по пятам, и если мы к утру не успеем перейти Днестр, то будем в руках у большевиков. Это была четвертая бессонная ночь без отдыха. Мы чувствовали, что будем не в состоянии поспевать за обозом. Я просил проезжающих взять хотя бы мою невестку, ссылаясь на то, что она сестра милосердия, но в большинстве случаев нам даже не отвечали. На мою просьбу откликнулась наконец баронесса Майдель, ехавшая с мужем и каким-то поручиком.

Я шел не спеша. Много раз я просил проезжающих взять меня, но мне отвечали, что нет места. Пользуясь темнотой, я пробовал незаметно прицепиться сзади к какой-нибудь повозке, но это мне не удавалось, так как обоз шел рысью и было слишком скользко. Мне казалось, что я уже устроился на одной фуре, но удержаться на ней мне не удалось. Я прицепился к другой повозке, где сзади сидела дама. Повозка ехала рысью, и я делал усилия, чтобы вскочить на ходу. Дама была так мила, что подала мне руку, но в тот момент, когда я уже достигал цели, я зацепился за что-то брюками и, падая, разорвал их во всю длину. Я отстал, но был не один.

Впереди и сзади шло вдоль дороги много народу. Я очутился рядом с шедшей одиноко прилично одетой дамой, которая участливо спросила меня, не ушибся ли я. Мы заговорили и пошли вместе. Она жаловалась на усталость и тоже панически боялась отстать. Все шли так скоро, что мы за ними не поспевали. Вдруг совершенно случайно я узнал в проезжавшей повозке наших лошадей. В пустой повозке сидели два военных -не то офицеры, не то солдаты. Я бегом догнал их и заявил, что это мои лошади, которых взяли для подвозки снарядов, и настаивал, чтобы они взяли меня с собой. Они без протеста остановились и взяли меня с дамой.