Владимир Фромер - Чаша полыни. Любовь и судьбы на фоне эпохальных событий 20 века

Было ему уже далеко за сорок, но выглядел он моложе. Высокий, спортивный, в прекрасно сшитом костюме, с тонкими, хоть и несколько суховатыми чертами лица, он производил впечатление хорошо воспитанного человека, что соответствовало действительности. Магде он сразу понравился, и в последующие годы она не раз будет с тоской себя спрашивать: «Чем?»

Обедали молча. Он с живым интересом, но без назойливости изредка поглядывал на нее, чему-то улыбаясь, а она делала вид, что всецело занята своим бифштексом. Наконец он спросил:

— С кем вы едете, фрейлейн?

— Одна, — ответила Магда.

— Нехорошо юной особе путешествовать одной, да еще в такое время.

— Я не путешествую, а еду домой на каникулы.

— Вы студентка?

— Да.

Магда отвечала односложно, не зная, как реагировать на столь явные попытки незнакомца завязать разговор. К тому же ее не покидало ощущение, что лицо этого человека ей знакомо. Он же, почувствовав ее внутреннюю напряженность, сказал с улыбкой:

— Раз уж судьба свела нас, то позвольте представиться — Гюнтер Квандт.

Ну конечно. В газетах она не раз видела эти плотно сжатые губы, этот резкий профиль. Квандт. Владелец хозяйственной империи. Финансовый магнат. Один из самых влиятельных людей в послевоенной Германии.

— Я знаю, кто вы, — сказала Магда.

— А я вот еще не знаю, с кем имею честь.

— Меня зовут Магда. Магда Фридландер.

Его лицо вдруг потемнело.

— Вы — еврейка? — спросил он с таким комическим ужасом, что Магда невольно улыбнулась.

— Я такая же немка, как и вы. Фридландер — фамилия моего отчима. Он меня вырастил, и поэтому я ношу его фамилию. Мой отчим — еврей только по крови. По духу и воспитанию он истинный немец. Ушел добровольцем на фронт. Храбро сражался. Был ранен под Верденом.

В глазах Квандта, таких же светлых, как у Магды, появилось и сразу исчезло выражение легкого изумления.

— Пожалуй, лучше сразу признаться вам, что я антисемит, — сказал он после затянувшейся паузы. — Нет, не в вульгарном значении этого слова. Я не расист и не шовинист. И не ультрапатриот, ослепленный блестящими достоинствами своего народа. Мы, немцы, трудолюбивы, талантливы, энергичны, предприимчивы. Все это так. Но к нашим национальным особенностям относятся и такие черты, как стадная психика и отсутствие воображения. Свобода как таковая нам ненавистна. Бремя решать для нас непосильно. Мы преклоняемся перед грубой силой и презираем слабость. Нам нужно, чтобы кто-то взял на себя ответственность за все, что с нами происходит и произойдет. Нас легко превратить в палачей лишь потому, что мы не в силах представить себя на месте наших жертв.

— Хорошего же вы о нас мнения, — сказала Магда. — Так говорят враги Германии.

— Я люблю Германию, — ответил Квандт, снижая пафос своих слов иронической усмешкой. — Но я также полагаю, что лозунг «Deutschland uber alles» выражает опасную нашу гордыню, ибо превыше всего может быть только Бог.

— Вы верите в Бога?

— Верю.

— Тогда почему же вы антисемит? Ведь евреи избранный Богом народ. Не так ли?

— Так и не так. С нашей христианской точки зрения еврейский народ является избранным, потому что из их среды был избран человеческий сосуд для воплощения Божественной сути. Господь выбрал этот народ, чтобы воплотиться и вочеловечиться. Но евреи сами отвергли бесценный свет Божий, явленный для всех, но для них — в первую очередь, и таким образом сами отреклись от своего избранничества. С тех пор евреи превратились в народ-изгой, несущий в себе огромную разрушительную потенцию, убийственную для других народов.

— Но ведь среди евреев так много хороших, полезных обществу людей, — искала контраргументы Магда.

— А я с этим и не спорю, — пожал плечами Квандт, — и отнюдь не утверждаю, что среди евреев нет хороших людей, с которыми приятно пообщаться в возвышенных плоскостях, где «несть ни эллина, ни иудея». К сожалению, все это не имеет значения. Один из феноменов еврейства, совсем уж непостижимый, заключается в том, что евреи, кроме индивидуальных душ, имеют еще и коллективную душу.

— Не об этом ли говорится в польской поговорке: «Если в Варшаве жид чихнет, то краковские жиды немедленно откликнутся — на здоровьечко»? — спросила Магда.

— Вот именно, — улыбнулся Квандт, — обладая такой коллективной душой, евреи могут без всякой организованности действовать только себе на пользу, разрушая те структуры, которые для других самые полезные, а для них — нежелательны. Я верю, например, что ваш отчим всей душой любит немецкую культуру. Но такие, как он, сами того не сознавая, разрушают живительные немецкие источники, эту культуру питающие. Причем вполне искренне считают, что действуют в немецких интересах, хотя на самом деле служат еврейским целям. Дело в том, что еврейская коллективная душа обладает исключительной силой. Она диктует евреям их еврейские устремления. Евреи могут в совершенстве впитать в себя чужую культуру, могут искренне желать служить только ей, но сидящая внутри каждого из них общая еврейская воля обязательно повлечет их по еврейскому пути. И, уверяю вас, большинство из них этого даже не осознает.

— У меня есть друзья-евреи, — смущенно сказала Магда с таким чувством, будто признавалась в чем-то постыдном.

— У меня тоже, — засмеялся Квандт. — Но об этом мы уже говорили.

— Вы прочитали мне целую лекцию, — засмеялась и Магда. — Теперь я чувствую себя более просвещенной и должна признать, что у вас оригинальная манера знакомиться с девушками.

— Простите, Бога ради, — смутился Квандт. — Просто я ужасно обрадовался, что вы не еврейка.

— Вам это так важно?

— Очень важно, — произнес он, став вдруг серьезным.

— Расскажите о себе, — перевела Магда разговор на другую тему. — Вы, конечно, женаты?

— Моя жена умерла два года назад от рака, оставив меня с двумя маленькими детьми.

— Мне очень жаль, — сказала Магда.

— Жалеть, в сущности, не о чем. Она принадлежала к захиревшему роду остзейских баронов и занималась только тем, что кичилась своим аристократическим происхождением. Кроме этого, в ней не было абсолютно ничего заслуживающего внимания.

— Но как же вы справляетесь с двумя детьми, один?

— На самом деле у меня пятеро детей, — улыбнулся Квандт. — Я ведь усыновил трех сирот. Их погибшие в авиационной катастрофе родители были моими друзьями. А как справляюсь? Не так хорошо, как бы мне хотелось, ибо род моих занятий оставляет мало свободного времени.

Магда впервые посмотрела на него с уважением.

Она настояла на том, чтобы самой расплатиться за обед, но берлинский свой адрес дала Квандту без колебаний. Ей импонировали возможности этого человека.

На следующий день посыльный доставил на ее квартиру огромную корзину белых роз.