Владимир Фромер - Чаша полыни. Любовь и судьбы на фоне эпохальных событий 20 века

— Я готов, — сказал Рутенберг. — Но нужно, чтобы решение об этом было принято ЦК.

Азеф повернул к нему бычачью голову:

— Ну, разумеется. Приходите сюда завтра утром, часов в десять. У меня будут Чернов и Савинков. Тогда и примем решение.

На следующий день Рутенбергу пришлось повторить членам ЦК свой рассказ. Слушали его напряженно, не перебивая. Первым нарушил молчание Савинков:

— Я за немедленную ликвидацию этого вульгарного негодяя.

— А я против, — сказал Чернов, теребя серую жесткую бородку. И пояснил, хмуря черно-серые брови: — Гапон все еще очень популярен среди рабочих. Как мы убедим их, что ликвидировали предателя? Нет у нас никаких доказательств его сношений с полицией, кроме свидетельства Мартына, разумеется. Но одного этого недостаточно. Нам не поверят. Убить Гапона можно только вместе с Рачковским. Тогда ни у кого не останется никаких сомнений.

— А что? — оживился Азеф. — Двойной удар? Это идея. Я давно подумывал о том, чтобы отправить Рачковского на тот свет, но никак не мог подобраться к нему. Хитер, сукин сын. Теперь вот пусть составит Гапону компанию.

— Правильно! — поддержал Савинков. — Мартын примет предложение Гапона, пойдет вместе с ним на свидание с Рачковским, и там, в отдельном кабинете, обоих и ляпнут. В помощь Мартыну я выделю Иванова. Он опытный боевик.

На том и порешили. Рутенберг не возражал.

Но дальше все пошло вкривь и вкось. Тройная встреча Рутенберг-Гапон-Рачковский была назначена на 4 марта 1906 года в ресторане «Контана». Рачковский на нее не явился. Азеф, этот непревзойденный мастер двойной игры, по-видимому, предупредил своего начальника о готовящемся покушении. Убивать же одного попа Иванов категорически отказался.

Рутенберг опять отправился в Гельсингфорс к Азефу за дальнейшими инструкциями. Азеф пришел в ярость:

— Вы нарушили мои указания и вообще вели себя, как идиот, — орал он, брызжа слюной. — Из-за вашего безответственного поведения уже арестованы наши товарищи.

Рутенберг вспылил и чуть было не ударил Азефа, настолько тот стал ему противен. Партийная дисциплина удержала его. Несколько раз глубоко вздохнув, чтобы успокоиться, он спросил главу БО, можно ли ликвидировать одного только Гапона. Азеф молчал, насупившись. Потом небрежно кивнул головой и без единого слова вышел. Нужно было очень сильно желать смерти Гапона, чтобы интерпретировать этот кивок, как лицензию на убийство.

После оскорбительного поведения Азефа Рутенбергу так все осточертело, что он чуть было не махнул на это дело рукой и не уехал за границу. Но все в нем взбунтовалось против такого выхода из положения. Чудовищное предательство Гапона нельзя было оставить безнаказанным. Ну хорошо, ЦК дал ему поручение, которое он не может выполнить в полном объеме. Мертвый Рачковский не станет доказательством вины мертвого Гапона. Но если нельзя свести счеты разом с обоими, то следует найти другие аргументы, дискредитирующие Гапона в глазах рабочих. И тогда можно будет привести в исполнение приговор ЦК относительно его одного.

Рутенберг преодолел растерянность и слабость и вновь обрел присущую ему волевую энергию. Он обратился к трем эсеровским боевикам. Один из них пропагандировал эсеровские идеи в рабочей среде. Рабочие его хорошо знали. Все трое согласились действовать в соответствии с составленным Рутенбергом планом.

26 марта Рутенберг пригласил Гапона на снятую заранее дачу в Озерках (небольшой поселок на северной окраине Петербурга). Там уже ждали укрывшиеся в засаде боевики.

О том, что же произошло в Озерках, подробно рассказал сам Рутенберг в заключительной части своего отчета по делу Гапона, переданного им в ЦК эсеровской партии:

«Гапона я застал на условленном месте, на главной улице Озерков, идущей параллельно железнодорожному полотну. Встретил он меня, посмеиваясь над моей нерешительностью: хочу, но духу не хватает идти к Рачковскому…

Когда я убедился, что никого за нами нет, мы пошли в дачу. Подымаемся по дорожке. Гапон остановился и спросил:

— Там никого нет?

— Нет.

Рабочие находились в верхнем этаже, в боковой маленькой комнате за дверью с висячим замком…

А Гапон заговорил. И неожиданно для меня заговорил так цинично, как никогда не разговаривал со мной прежде. Он был уверен, что мы одни, что теперь ему следует говорить со мной начистоту.

Он был совершенно откровенен. Рабочие все слышали. Мне оставалось только поддерживать разговор.

— Надо кончать. И чего ты ломаешься? Двадцать пять тысяч — большие деньги.

— Ты ведь говорил в Москве, что Рачковский даст сто тысяч.

— Я тебе этого не говорил. Это недоразумение. Они предлагают хорошие деньги. Ты напрасно не решаешься.

— А если бы рабочие, хотя бы твои, узнали про твои сношения с Рачковским?

— Ничего они не знают. А если бы и узнали, я скажу, что сносился для их же пользы.

— А если бы они узнали, что я про тебя знаю? Что ты меня назвал Рачковскому членом Боевой организации, другими словами — выдал меня, что взялся соблазнить меня в провокаторы, взялся узнать через меня и выдать Боевую организацию, написал покаянное письмо Дурново?

— Никто этого не узнает и узнать не может.

— А если бы я опубликовал все это?

— Ты, конечно, этого не сделаешь, и говорить не стоит. (Подумав немного.) А если бы и сделал, я напечатал бы в газетах, что ты сумасшедший, что я знать ничего не знаю. Ни доказательств, ни свидетелей у тебя нет. И мне, конечно, поверили бы.

… Я дернул замок, открыл дверь и позвал рабочих.

— Вот мои свидетели! — сказал я Гапону.

То, что рабочие услышали, стоя за дверью, превзошло все их ожидания. Они давно ждали, чтобы я их выпустил…

Они поволокли его в маленькую комнату. А он просил:

— Товарищи! Дорогие товарищи! Не надо!

— Мы тебе не товарищи! Молчи!

Рабочие его связывали. Он отчаянно боролся.

— Товарищи! Все, что вы слышали, — неправда! — говорил он, пытаясь кричать.

— Знаем! Молчи!

Гапону дали предсмертное слово.

Он просил пощадить его во имя прошлого.

— Нет у тебя прошлого! Ты его бросил к ногам грязных сыщиков! — ответил один из присутствующих.

Гапон был повешен в 7 вечера во вторник 28 марта 1906 года».

Как видим, Рутенберг упорно называет эсеровских боевиков рабочими, пытаясь придать легитимность убийству Гапона. Он предельно лаконичен и о своем эмоциональном состоянии предпочитает не распространяться. Но он не единственный участник расправы над Гапоном, оставивший нам свои записки.

Человек, набросивший петлю на шею Гапона, отнюдь не был рабочим. Это был студент Военно-медицинской академии Александр Аркадьевич Дикгоф-Деренталь. Отпрыск старинного рода остзейских баронов. Член боевой дружины эсеров с 1905 года. Школьный друг Савинкова. В дальнейшем его верный оруженосец и его злая судьба. Но это — отдельная история.