Виктория Лепко - Вне игры

Но меня впереди ждал «Кабачок 13 стульев», и уж тут я взяла своё! С каким наслаждением я пела вместе со звёздами мировой эстрады! Я была абсолютно раскованна, ведь никто не слышал моего голоса. Кроме того, папино чувство юмора тоже всегда спасало меня. Когда мы отмечали восьмидесятипятилетие моей мамы в театре «Вернисаж», мы устроили целый концерт. Выступали актёры, пели и танцевали цыгане. После банкета я в прекрасном настроении вышла на сцену и спела свой любимый романс «Я ехала домой». Счастливая мама, со слезами на глазах, удивлённо спросила меня:

— Витенька, почему ты никогда не поёшь? У тебя такой хороший голос!

— Что ты, мамочка, — ответила я, смеясь, — у нас дома нет столько водки!

«Какое у него амплуа?» — говорят часто об актёре. Особенно этакое деление на амплуа было в театре раньше. Возможно, это правильно, хотя мне кажется, что это ущемляет талант актёра, загоняя его в некие рамки, как в колею. Есть ещё такое выражение «отрицательное обаяние». Вот и играет актёр всю жизнь подлецов, а в душе он Моцарт. Не знаю, какое амплуа у меня было и на какие роли брали меня в театральный вуз. Знаю только одно, что внутри у меня всегда было какое-то раздвоение желаний. Конечно, юной и достаточно симпатичной девочке хочется играть Джульетту, но с таким же удовольствием я играла бы Кормилицу. Очевидно, когда режиссёры сталкивались с этими моими возможностями, они несколько терялись. Да и внешность моя, как мне часто говорили, больше тянула на «героиню», да ещё не на русскую. В общем, самая в шестнадцать лет ничего про себя ещё не понимала и для поступления в институт выбрала лирический монолог Наташи из «Войны и мира» и лирическое стихотворение «Ландыши». Ну, а басню я выучила «Ворона и Лисица». Помню, что отец ничего не видел и не слышал из моего репертуара, а позвонил Ц. Л. Мансуровой и попросил её меня послушать. На удивлённый вопрос Цецилии Львовны: «Почему вы сами её не послушаете?» отец ответил: «Я её слишком сильно люблю и боюсь быть необъективным». И вот я пошла к Мансуровой домой.

Была зима, а я от страха дрожала больше, чем от холода. Когда я увидела на двери её квартиры металлическую дощечку, на которой было написано то ли «Граф Шереметьев», толи «Господин», то вообще хотела убежать домой. И всё-таки, поборов это чувство ужаса, позвонила. Дверь мне открыла домработница и провела в гостиную. В большой светлой комнате на стенах висели картины, в углу стоял рояль, а в кресле, укутавшись в плед, сидела красивая, средних лет женщина с пушистой копной волос и яркими карими глазами. Она говорила с кем-то по телефону и, весело взглянув на меня, махнула рукой на стоящее рядом кресло, не прерывая разговора. Я села на краешек и стала разглядывать комнату, стараясь не прислушиваться к разговору. Это было трудно, так как Мансурова говорила громко, темпераментно, вроде бы не обращая на моё присутствие никакого внимания. Я поняла, что речь идёт о каком-то спектакле, на который она собирается пойти с подругой. Та, очевидно, объясняла Цецилии Львовне, что это сделать будет непросто, и приводила какие-то доводы. Мансурова их все отвергла и в конце концов в запале крикнула в трубку: «Ну и что? А ты что, не можешь поговорить с этим «админиср а тором?!» Я вздрогнула, подумав, что она оговорилась, и невольно взглянула на неё. Цецилия Львовна весело подмигнула мне и, смеясь, сказала в трубку: «Ну ладно, решай сама, у меня тут дочка Володи Лепко в гостях». Надо ли говорить, что я уже влюбилась в неё! Эта весёлая шутка сразу сняла всё моё напряжение и страх. Я поняла, что попала в дом к «своему человеку». Отец знал, кому можно доверить своего ребёнка.

Прослушав весь мой репертуар, Цецилия Львовна вдруг спросила: «А ты не можешь мне прочитать ещё какую-нибудь басню?» Этого я никак не ожидала, мучительно соображая, я вдруг вспомнила, что когда-то в детстве читала басню С. В. Михалкова «Заяц во хмелю». «Ну-ка, почитай!» — оживилась Мансурова. К концу моего чтения она уже хохотала и, радостно махнув рукой, сказала: «Вот это и будешь читать при поступлении! Приходи весной сразу на второй тур!» Я летела домой на крыльях.

Даже не знаю, когда и почему я в детстве выучила эту басню. Может быть, подражая Игорю Ильинскому, не помню. Но читала я её по-другому, по-своему, но помню, что друзья родителей всегда весело смеялись. Как-то мама с Владимиром Павловичем Бурмейстером поехали на Николину Гору. Там была дача вдовы Семашко, М. Я. Гольдиной, там же жил друг Владимира Павловича, Александр Клейн. Короче, меня взяли с собой, погулять на воздухе несколько дней. В это время на Николиной Горе отмечали день рождения С. В. Михалкова. Вечер шёл на открытой эстраде, на лавочках сидело много народа, а весь концерт вёл сам Сергей Владимирович Михалков. Вокруг эстрады, в кустах, сидели дети, кто-то пытался залезть на сцену, а я, разумеется, торчала за кулисами. Мне всегда там было особенно интересно. Кроме меня, там были ещё дети, но один мальчишка лет семи очень выделялся из всех. Он ходил очень важно, как бы свысока глядя на нас. Терпеть я не могла таких. Я и отличников не любила, все они были какие-то воображалы. У нас с девчонками во дворе всегда было равенство, а тех, кто нос задирал, могли и отлупить. В общем, я всё смотрела на этого мальчишку и никак не могла понять, чего он так задаётся. Между прочим, моя мама даже выступала на сцене. Её просили станцевать цыганский танец, и, как всегда, она имела огромный успех.

Ну и что? Я ведь из-за этого не стала нос задирать! И главное, что этот мальчишка всё передо мной ходил и так на меня вызывающе посматривал. Вдруг слышу, объявляют: «А сейчас выступит Никита Михалков». Я из-за кулис чуть не вывалилась. Вот оно что! Так это сын Михалкова! Вот почему он так воображает. Вышел этот шкет на сцену, все зааплодировали, а он так важно подошёл к роялю, где сидел какой-то серьёзный композитор, и запел: «Очаровательные глазки, очаровали вы меня!» А сам в мою сторону косится. Ну, конечно, успех был большой, хотя мне показалось, что пел он не очень интересно. «Ну, — думаю, — ладно, я тоже выступать могу не хуже тебя». Подошла я к Сергею Владимировичу и говорю: «А можно мне тоже выступить?» Он так удивился и спрашивает: «А что ты, девочка, делать будешь?» Я говорю: «Я прочитаю вашу басню «Заяц во хмелю»! Он ещё больше удивился, а потом говорит: «Хорошо! А как твоя фамилия?» И пошёл на сцену объявлять. Мама мне потом говорила, что они чуть с лавочки не упали, когда Михалков сказал: «А сейчас Вика Лепко прочитает басню «Заяц во хмелю». А я тогда ничего не боялась, вышла и стала читать. В общем, пока я читала, зрители то смеялись, то аплодировали, а когда закончила и поклонилась, кто-то даже «браво!» крикнул. Вышла я за кулисы, а этот Никита стоит в углу и так с интересом на меня смотрит. Тут сам Михалков подошёл ко мне и сказал: «Ну, ты молодец! Спасибо!» И дал мне плитку шоколада. Хотела я Никите половину дать, чтобы не огорчался, а его уже и след простыл. Ну и пусть. Зато теперь знать будет, что нечего задаваться.