Владимир Фромер - Реальность мифов

Весь мир видел, как израильтяне убивали «безоружных» палестинцев.

Количество жертв с палестинской стороны дозировалось сатанински точно.

Чтобы мир ужаснулся израильской жестокости, палестинцы брали с собой детей в самые опасные места. Арафат говорил, что их кровь укрепляет фундамент будущего палестинского государства.

Двенадцатилетний мальчик Мухаммед Эль Дурра, убитый, как потом выяснилось, не израильской, а палестинской пулей, стал символом палестинской борьбы. Мир содрогнулся, увидев на голубых экранах последние мгновения жизни этого ребенка.

Тот самый мир, который никак не прореагировал на чудовищную сцену линчевания в Рамалле двух израильских солдат палестинским сбродом. Несколько видных европейских интеллектуалов даже пожалели палестинцев. До чего, мол, израильтяне этих бедняг довели.

Потом Арафат убрал детей, заменил их боевиками, и интифада быстро переросла в настоящую войну.

Все ждали энергичных действий ЦАХАЛа. Военное командование доказывало премьер-министру, что медлить уже нельзя, что мощь армии перестает быть сдерживающим фактором. Предлагались оперативные планы один лучше другого. Захват Бейт-Джаллы, ликвидация главарей интифады — да мало ли у Армии обороны Израиля возможностей вернуть блеск своему потускневшему ореолу?

Но человек, который не ведал ни колебаний, ни страха, оказавшись у государственного штурвала, проявлял многим непонятную нерешительность. Несколько раз по его приказу опускалась десница ЦАХАЛа, уже занесенная для удара.

Барак понимал, что Арафат готов поджечь весь Ближний Восток, ибо, согласно его доктрине, — чем хуже, тем лучше. Сними ЦАХАЛ лайковые перчатки — и мы, могло статься, вспоминали бы интифаду как пасторальную идиллию.

Вот Барак и лавировал, как мог, терпел насмешки и прямые оскорбления, игнорировал свой падающий рейтинг, искал выход из положения. Но в глубине души знал, что втянут в игру, в которой не может быть победителя.

Ему, баловню судьбы, с легкостью преодолевавшему все барьеры на пути к вершине, трудно было смириться с тем, что кончилось время побед. Он посерел, осунулся. Ему, и раньше-то не считавшемуся хорошим оратором, все труднее давались публичные выступления.

Как впавший в состояние транса игрок упрямо делает ставки на полюбившуюся ему цифру, хотя все время проигрывает, так и Барак, поставивший все на «мирный процесс», верил, что удача ему в конце концов улыбнется. Он обещал народу умиротворение и спешил, не замечая, что творится вокруг.

Истончилась и стала эфемерной правительственная коалиция. Партнеры предали его и удрали с обреченного корабля. В кнессете он давно уже появлялся, как в стане злейших врагов. Даже в цитадели Аводы зрело недовольство лидером из-за непонятных его политических зигзагов.

Барак же, несмотря ни на что, продолжал надеяться на соглашение с палестинцами. Лишь оно могло разрядить обстановку, открыть новые перспективы, развязать этот проклятый узел.

Присланное Леей Рабин письмо пришлось весьма кстати. Вдова Ицхака Рабина обратилась к Бараку с просьбой санкционировать поездку Шимона Переса в Газу на переговоры с Арафатом.

«Эхуд, ты перевернул каждый камень в поисках мира, — написала Лея. — Переверни и этот».

И Барак решил: почему нет? Пусть едет. Хуже от этого не будет…

Перес отправился в Газу в ночь на первое ноября двухтысячного года в сопровождении начальника своей канцелярии Ави Гиля и адвоката Гилада Шера. Все трое хорошо знали Арафата и были ко всему готовы.

Арафат принял израильтян в своей канцелярии. После традиционного обмена любезностями пригласил на ужин. Потчуя гостей, произнес гневный монолог:

— Вы нас убиваете, вы нас душите. Вы хотите задействовать против нас самолеты, вы хотите уничтожить наши города. Вы готовите ликвидацию наших лидеров. У нас около трехсот убитых, восемь тысяч раненых. Треть из них останутся инвалидами на всю жизнь. Вы что, не понимаете, в каком аду мы живем?

Арафат почти кричал. Губы его дрожали сильнее обычного.

Попытки израильтян указать, что палестинцы все это затеяли сами, ни к чему не привели.

— Арафат, — жаловался Перес, — видит события совсем в ином свете, чем мы. Все, что делается или говорится израильтянами, воспринимается им искаженно, даже извращенно. Он убежден, что Израиль приступил к реализации своего плана по уничтожению национальных палестинских чаяний, начал против палестинского народа истребительную войну и вынудил палестинцев защищаться.

Казалось, разговаривать не о чем. Но Перес сказал Арафату:

— У нас сейчас неделя Рабина. Так давайте же почтим его память тем, что во имя всего уже достигнутого нами прекратим насилие и начнем разговаривать.

— Да разве я против? — удивился Арафат. — Но я ничего не могу поделать, пока мы каждый день хороним наших погибших. Дайте мне хоть день без похоронных процессий. И не ждите чудес. Интифада — это народное восстание, и я не могу прекратить его нажатием кнопки.

В конце концов Пересу удалось уломать своего напарника по Нобелевской премии. Арафат согласился выступить одновременно с Бараком и объявить прекращение огня. С таким соглашением вернулся Перес к Бараку, и премьер-министр его одобрил.

— Это, конечно, хорошо, Шимон, — сказал он. — Но ты ведь знаешь Арафата. Разве можно верить этому человеку? Как бы привезенное тобой соглашение не взорвалось нам прямо в лицо.

Именно это и произошло.

Палестинцы удовлетворились опубликованием короткой декларации в том смысле, что хоть Израиль и сам во всем виноват, но стрелять не надо. Это, мол, не отвечает сейчас палестинским интересам. Демонстрировать же, бросать камни и бутылки с горючей смесью — можно и даже желательно…

Но и это беззубое заявление без подписи Арафата даже не было опубликовано. Его сквозь зубы прочитал диктор палестинского телевидения.

Все. Больше к нему никто не возвращался.

А на территориях все пошло своим чередом.

Да и могло ли быть иначе? Дела зашли слишком далеко. Палестинцы платили за такое удовольствие, как интифада, очень высокую цену. Масса убитых и раненых. Полностью разрушенная экономика. Пятьдесят процентов безработных. Арафат, развязавший интифаду, не смог бы ее прекратить, даже если бы захотел.

Палестинцы ведь его спросили бы: «К чему тогда все это затевалось? Во имя чего мы перенесли такие страдания?»

Поэтому и провозгласил Арафат новое кредо: интифада будет продолжаться до тех пор, пока рука палестинского ребенка не водрузит над Аль-Аксой флаг независимого палестинского государства. Меньшего палестинцы просто не примут даже из рук обожаемого Абу Омара.

Барак умнее Арафата?

Конечно.