Евгений Войскунский - Полвека любви

В «Молодой гвардии» — новый разговор с Жемайтисом и Клюевой. Жемайтис был необычно откровенен: рассказал, что не так давно состоялось совещание в Отделе пропаганды, на которое были приглашены директора и главные редактора московских издательств. У ответственного лица, проводившего совещание, лежала на столе стопка книг, занесенных, так сказать, в черный список, и среди них — наш «Тартесс». Так-то вот. «Это делает вам честь, — сказал Жемайтис, — что вы стали рядом со Стругацкими, но наша главная редакция запомнила ваши фамилии. Новую вашу вещь там будут читать под микроскопом — так они сказали…»

…Московской сенсацией тех дней было, конечно, дело Жореса Медведева. Жорес и Рой — братья-близнецы, их родители были репрессированы в 37-м, и братья, когда подросли, решили непременно докопаться до всей правды. Рой — автор огромного труда «Перед судом истории» (о сталинизме)… Написан он безусловно с марксистских позиций, но, тем не менее, Роя исключили из партии.

Жорес написал в 50-е гг. большой труд о печально знаменитой дискуссии в ВАСХНИЛ 1948 г., когда лысенковцы избили «морганистов-менделистов». Сам Жорес — биолог, заведовал лабораторией генетики в одном из институтов Обнинска. Он вел обширную переписку с зарубежными учеными. Однако в последнее время Жорес убедился, что письма его не доходят до адресатов. Он провел целое расследование и написал об этом статью «Тайны черного кабинета». Был также известен прямотой и резкостью суждений. Кажется, его предупреждали, чтобы он не лез в политику. Он продолжал «лезть». В апреле его уволили из института — для этого пришлось закрыть всю его лабораторию… Ему предложили работу где-то в глубинке, не по специальности — Жорес отказался. Материальное положение его было бедственным.

(Кстати: некоторые московские литераторы «скидываются» по 10 р. для помощи преследуемым. Таким образом помогали сыну Даниэлей после ссылки Ларисы, помогали и Жоресу. В Баку несколько литераторов также приняли участие в этой помощи, в том числе и я. В июле я виделся с С. Б. [Саррой Бабенышевой. — Е. В.], которая поблагодарила нас за это и сказала, что собранные деньги пошли Жоресу.)

В один из вечеров 2-й половины мая Жореса силой уволокли в Калужскую психиатрическую больницу — для «обследования психического состояния». Жорес заявил протест, отказался от еды, справедливо полагая, что в еду или питье могут подмешать средство, расслабляющее волю. Ел только то, что привозили ему родственники и друзья. На следующий же день в Калугу кинулся Рой. Главврач больницы Лившиц (!) после трудного дня вернулся вечером домой и, войдя в комнату, сам чуть не «тронулся», увидев, что его беспокойный пациент, с которым он недавно беседовал, сидит у него в гостиной, преспокойно пьет чай с вареньем и беседует с его, Лившица, женой. Это был Рой (они с Жоресом очень похожи). Трагедии всегда сопутствует комедия…

Комиссия, «обследовавшая» Жореса, установила у него признаки шизофрении — на том основании, что, будучи биологом, он пишет на политические темы, и, следовательно, налицо расщепление личности.

Начались протесты ученых. В Калугу приезжал академик Энгельгардт, еще кто-то из видных ученых. Заявил свой протест Капица. Сахаров явился на международный симпозиум физиологов (если не ошибаюсь), проходивший в Москве, и крупно написал на доске: «Требуйте освобождения Жореса Медведева!» Поехали в Калугу Твардовский и Тендряков. Эта поездка стоила Твардовскому звания Героя Соц. Труда к 60-летию — дали ему орден Трудового Красного Знамени. Твардовский будто бы сказал друзьям, предупредившим его об этом, что героями за счет трусости не становятся.

Дело принимало скандальный оборот, о нем заговорило западное радио. Рой и Сахаров обратились с письмом к Брежневу. Появилось в списках короткое и резкое заявление Солженицына «Вот так мы живем» (в нем говорилось, между прочим, что даже царское правительство не осмелилось, объявив Чаадаева сумасшедшим, бросить его в сумасшедший дом)…

Сам Жорес держался железно, пройдя отделения для алкоголиков, для буйных и тихих. В результате протестов была назначена новая комиссия, новое обследование, которое признало нецелесообразным содержание его в псих, больнице. Спустя 20 с лишним дней Жореса выпустили.

Рассказывают, что Лившиц, доведенный до отчаяния приезжими «протестантами», сказал кому-то из них, чуть не плача: «Что вы от меня хотите? У меня дочь должна этим летом поступать в Москве в мединститут, и ее не примут без ходатайства обкома…»

…Сенсацией № 2 был арест в конце июня в Ленинграде нескольких человек, которые якобы собирались угнать самолет в Израиль… Вслед за этим были проведены обыски у многих евреев, подписавших заявления с просьбой о выезде в Израиль. Сильно попахивает провокацией от этого «дела».

Увы, антисемитизм определился в полной мере. Один из примеров тому — мытарства Вовки [мой племянник. — Е. В.], блестящего математика, окончившего этим летом мехмат МГУ. Все ребята из его выпуска получили хорошие назначения — кроме евреев. Представительница крупного института в Подлипках пожаловалась одному из выпускников: «Что мне делать? У меня строгое указание — принимать на работу только русских и украинцев, в крайнем случае белорусов…» Блестящая формулировка национальной политики…

А Москва — все та же, суматошная, с очередями, и в общем-то совершенно равнодушная ко всему, что выходит за привычный круг «тряпки — жратва — выпивка — удовольствия».

Заговорил с Ниной о новой книге. «Раньше 73-го года нечего и думать», — сказала она. Договорились, что осенью пришлю заявку на «Ура, сына Шама»… Что делать, придется писать с Исаем эту давно задуманную книгу. Как всегда, нет выбора. Книга «за жизнь» сейчас вряд ли пройдет. И поэтому нельзя порывать с издательством, где тебя знают. Не вырваться из круга…

27 июня мы с Лидкой приехали в Переделкино. Как славно было погрузиться в зеленую тишину и покой Подмосковья!.. Мы много гуляли, погода стояла прекрасная. Общались с Инной Лиснянской, Норой Аргуновой, шумным, но милым Аликом Ревичем, Александровой и Левшиным… Как всегда, в Доме творчества полно интеллигентных старух и стариков, среди них были и весьма симпатичные — поэтесса Вера Звягинцева, переводчица Закс, Иван Иванович Чичеров…

2 октября 1970 г.

В Баку праздник. 50-летие республики, перенесенное с апреля на октябрь. Исай рассказывает: накануне приезда Бровмана [так называли Брежнева. — Е. В.]у них в институте отобрали сотрудников помоложе для встречи и проинструктировали их. Директор института (которого инструктировали на более высоком уровне) велел им разбиться на десятки… объяснил, где они должны стоять. Стоять локоть к локтю, в руках ничего, кроме флажков… Настроение должно быть хорошим. «Помните, — сказал директор, — что вы защищаете руководителей партии и правительства от населения».