Евгений Войскунский - Полвека любви

Родился Таран в Одессе в 1927 году. В 1944-м, после освобождения города, поступил в мореходную школу, спустя год окончил ее и пошел матросом на пароход «Курск». Рейсы были в Румынию и Болгарию, возили какое-то оборудование, зерно, фруктовые концентраты. Судно было старое, чудом уцелевшее под бомбами.

Война оставила на Черном море тысячи плавающих мин, и каждый рейс приравнивался к боевому походу. В штате судна состояли три военных моряка. Когда их отозвали, они перед уходом обучили Тарана и еще двух матросов стрелять из «эрликона», и те долго еще с мальчишеским азартом расстреливали плавающие мины.

Возили и немецких военнопленных. Среди них однажды выявили офицера-хирурга и попросили его сделать операцию судовому псу Рыжему, любимцу команды. Этот Рыжий был обстрелянный, всю войну «провоевал» на «Курске» и бегал с осколком от снаряда в легком — дышал со свистом. Немец-хирург извлек осколок. На радостях матросы угостили его. Выпив, немец расчувствовался и, между прочим, показал ребятам фотографию своей русской жены (так сказал Таран, но, конечно, не женой она была, а подругой). И вдруг судовой плотник Руденко узнал на этой карточке… свою жену. Еще шла тогда война, начало 1945-го, плотник еще не разыскал жену, бывшую в оккупации, — и вот нашел таким странным и страшным образом. Спустя три дня затосковавший Руденко повесился у себя в плотницкой…

В 1947-м Таран начал плавать на дальних загранлиниях. Перегоняли из германского порта Висмар в Одессу трофейное судно, полученное в счет репараций. Перед отплытием мотористы обнаружили в одном из цилиндров подложенную кувалду. Пришлось отложить отход и тщательно осмотреть всю машину. Ладно, вышли в Северное море. Вдруг стала поступать вода в трюм под декой, на которой стоит машина. Насосы не успевали откачивать, вода прибывала — пароход тонул, впору посылать в эфир SOS. Но один упрямый моторист все нырял, нырял в затопленном трюме, шарил по магистралям и вдруг нащупал патрубок, забитый ветошью. Быстро расчистил — теперь вода пошла на убыль, откачали ее.

Долго плавал Таран на сухогрузе «Вторая пятилетка», там и стал боцманом. Однажды шли с грузом джута из Индии, и где-то в Аравийском море сломались зубья на ведущей шестерне в редукторе главного двигателя. Теперь идти вперед могли с пустяковой скоростью три узла, а реверсы были и вовсе невозможны. Тогда-то ему, Тарану, и еще одному матросу пришла в голову мысль: паруса! Их подняли на смех: какие паруса на теплоходе, откуда их взять, как поднять — придумают тоже, фантазеры. Но насмешки не охладили пыла «фантазеров». Из брезентов, покрывавших лючины трюмов, они сшили два огромных паруса, закрепили на двух грузовых стрелах, прошнуровали, концы завели к фальшбортам. Развернули паруса бабочкой — и они приняли попутный норд-ост. Несколько неуклюже, но довольно ходко пошла «Вторая пятилетка», изумляя своим видом встречные суда.

Было дело: Таран женился на девушке, с которой долго встречался, и загулял крепко, опоздал в рейс. Инспектор-кадровик осерчал, закрыл ему визу на полгода, назначил плотником на каботажное судно. «Полгода», как водится, растянулись надолго — шесть лет утюжил Таран осточертевшую линию Одесса — Батуми — Одесса.

Наконец вырвался снова в загранку — более десятка лет проплавал на сухогрузе «Измаил». Шли однажды в Александрию со спецгрузом. Набирал силу шторм. Боцман Таран проверял на корме, надежно ли закреплены фермы портального крана. Вдруг его накрыло волной, понесло между лебедками, с силой ударило о высокий комингс трюма. Мучительно хромая, хватаясь за что попало, добрался Таран до надстройки. Судовой врач озабоченно покачал головой, осматривая его правую ногу: была она черная от лодыжки до колена. Не пришлось бы оттяпать… Туго наложив шину, велел лежать. Но лежать Таран не захотел, у него были свои соображения: чтоб не потерять ногу, надо ее расхаживать. Это, наверное, и помогло.

А в Александрии — надо же, получил новый удар. При выгрузке выбрасывали доски, пускали их юзом, и одной доской ударило Тарана по ноге, на этот раз по левой. Как только не стал он в том рейсе инвалидом? Не стал, однако. Очень не хотелось расставаться с морем — вот в чем дело…

После «Измаила» поехал Таран в югославский порт Риека принимать новое судно «Аркадий Гайдар». А спустя несколько лет вместе с другими гайдаровцами перешел на «Капитана Льва Соловьева». В июне 1976 года приказом министра Анатолию Николаевичу Тарану было присвоено звание «Лучший боцман Министерства морского флота».

Сто с лишним лет назад Гончаров так описал в «Фрегате „Паллада“» прибытие в Японию: «Вот достигается, наконец, цель десятимесячного плавания, трудов. Вот этот запертый ларец, с потерянным ключом, страна, в которую заглядывали до сих пор с тщетными усилиями склонить и золотом, и оружием, и хитрой политикой на знакомство. Вот многочисленная кучка человеческого семейства, которая ловко убегает от ферулы цивилизации, осмеливаясь жить своим умом, своими уставами, которая упрямо отвергает дружбу, религию и торговлю чужеземцев…»

За век с четвертью, прошедший после того, как фрегат «Паллада» отдал якорь на нагасакском рейде, Япония изменилась разительно. Потомки тех, кто прежде силком тащил ее из замкнутого мирка, столкнулись с японским милитаризмом в трудной и долгой войне, а теперь, спустя годы, с опаской взирают на резко возросшую экономическую экспансию бывшего побежденного противника. Теперь Запад пытается ухватить резвого соперника за «фалды», вернуть его под присмотр, «ферулу», по выражению Гончарова, а точнее — придержать экономический натиск Японии.

Неузнаваемо изменился и морской фасад островной державы.

«Что за заливцы, уголки, приюты прохлады и лени образуют узор берегов в проливе, — писал далее Иван Александрович. — Но со странным чувством смотрю я на эти игриво-созданные, смеющиеся берега: неприятно видеть этот сон, отсутствие движения… Нет людской суеты; мало признаков жизни. Кроме караульных лодок, другие робко и торопливо скользят у берегов, с двумя-тремя голыми гребцами, с слюнявым мальчишкой или остроглазой девчонкой… Куда спрятались жители? Зачем не шевелятся они толпой на этих берегах?.. Зачем по этим широким водам не снуют взад и вперед пароходы? Скоро ли же это все заселится, оживится?»

И вот они, нынешние японские берега.

В ожидании властей мы стоим на якоре в заливе Исэ. В дальнем краю его широкой акватории расположена справа Нагоя, а слева порт нашей последней разгрузки Иоккаити. Весь открытый взгляду берег залива — сплошной индустриальный пейзаж: нефтяные цистерны, газгольдеры, заводские корпуса с бело-красными трубами. В середине залива куст свай, эстакада — это причал для танкеров, отсюда нефть перекачивается по подводным нефтепроводам. У причала вытянулся супертанкер фантастической длины.