Евгений Войскунский - Полвека любви

«Голые гребцы» и «слюнявые мальчишки» — где вы? Нет их. Остались в XIX веке…

А вот и их дальние потомки — деловитые карантинные власти, пожилой лоцман в сером плаще, белых перчатках и шляпе. Два портовых буксира с движителями водометного типа плавно приставляют «Соловьева» к причалу. И вскоре появляются докеры — крепкие парни в серой спецодежде и касках, в белых нитяных перчатках и высоких черных ботинках с отдельно торчащим большим пальцем — будто варежки нацепили на ноги. Крановщики поднимаются в кабины кранов, одна бригада спускается в трюмы, остальные принимают груз на причале и на автокарах увозят в пакгауз. Разгрузка идет быстро и через сутки заканчивается. Женщины в спецодежде подметают причал, обдают водой из шлангов. Чисто, как в хорошем санатории. Успеваю заметить: вечером, если нет погрузки-разгрузки, по причалу гуляют местные жители — ну, как по бульвару. (Невольно вспоминаются причалы Ильичевска, вечно заваленные, заставленные привезенными грузами.)

Итак, весь хлопок выгружен, трюмы «Соловьева» пусты. Но доставить груз без потерь и происшествий — лишь половина дела. Другая половина — не менее трудная — принять груз, и желательно — побыстрей. При посредстве местного морского агента капитан Береснев связывается с советским торгпредством в Токио, с представителями наших внешнеторговых организаций. Идет и оживленный радиообмен с Одессой. И вот результат: найден в нескольких портах груз, готовый к отправке.

«Соловьев» входит во Внутреннее Японское море — пространство между островами Хонсю, Сикоку и Кюсю. В порту Мидзусима у причала сталелитейного завода принимаем 4 тысячи тонн стального уголка. Пакеты, каждый в две тонны, ложатся на дно пяти трюмов: груз размещается равномерно, чтобы не нарушить остойчивости судна. Затем в соседнем заливе, в порту Фукуяма принимаем пакеты и рулоны стального листа. Смотрю, как работают японские докеры: споро, без перекуров, без перебранок. Принятый груз надо закрепить, и докеры делают это надежно: ставят распорки, забивают кувалдами клинья, тут у них и портативные бензопилы, если надо отпилить кусок доски — вжик, и готово.

Всю ночь гудят крановые моторы, раздаются свистки стивидоров. Ровно через сутки погрузка закончена. «Соловьев» кладет якорь на рейде Фукуямы. Здесь заночуем, а утром снимемся на порт Модзи.

Закатное солнце прокладывает золотую дорожку к соседнему зеленому островку. На резных крыльях парит над заливом морской орел. Вот он резко снизился, будто упал, выхватил что-то из воды, но сразу выпустил: несъедобно. Можно понять орлана — если и уцелела в этих водах какая-то живучая рыбешка, то уж наверняка от нее разит химией.

Идем Внутренним морем на запад. До сих пор я видел, так сказать, рукотворный пейзаж, мощь японской индустрии. Но вот отступили заводские корпуса, открыв взгляду прихотливо изрезанные берега. Теперь я понимаю, откуда в старой японской живописи невысокие зеленые горы, низенькие раскоряченные сосны и светлая вода, откуда вот эта акварельная прозрачность, размытость красок.

Может быть, ни в одной стране индустрия не потеснила так сильно природу, как в Японии, — об этом бесспорно свидетельствует ее морской фасад. На карте не раз я видел заштрихованные прямоугольники, обозначающие места засыпки. В порту Кобе — огромного города, зажатого между морем и горным хребтом Рокко, есть насыпной остров, на котором раскинулся один из крупнейших в мире контейнерных терминалов. Грунт для этого острова добыли, срезав верхушку одной из гор хребта. Кобе наступает на море. Не предвещают ли прямоугольные очертания его береговой линии будущую геометрию Японских островов? И не превратятся ли в будущем прибрежные города, сливаясь друг с другом, в некий гигантский мегаполис, опоясывающий острова по всему периметру?

Но пока этого нет, доступна взгляду тихая акварель тех японских берегов, которых еще не коснулась урбанизация, индустриализация…

На подходе к проливу Каммон останавливаемся. К борту подходит катер, он забирает лоцмана, проведшего нас по Внутреннему Японскому морю, а по трапу поднимается другой, который поведет «Соловьева» в порт Модзи. Пожилой лоцман входит на мостик со словами:

— Здрасити. Марый вперйод.

Впервые вижу японского лоцмана в кепке: обычно все в шляпах. Но на руках, разумеется, белые перчатки — тут послаблений не бывает.

Втягиваемся в пролив, проходим под высоким мостом, который в самом узком месте соединяет острова Хонсю и Кюсю. Справа открывается город Симоносеки, а слева — Модзи, или, иначе, Китакюсю. Тут два братца-буксира втискивают «Соловьева» к причалу между голландским и либерийским сухогрузами.

Вдоль длинного-длинного порта протянулась железная дорога, по которой громыхает товарняк. Выше — заводские корпуса, скопления домиков с синими черепичными крышами. Еще выше, на зеленой горе, — золотистый колокол буддийской пагоды с воткнутой в небо стрелой.

А на причале — по случаю воскресенья, что ли? — полно народу. Гуляют парочки. Приезжают на машинах целыми семьями, с удочками, с магнитофонами. Во всех промежутках между ошвартованными судами закидывают спиннинги. Вот и у кормы «Соловьева» пристроился на складном стульчике пожилой японец — придерживая под мышкой удилище, попивает пиво из банки. Рядом стоит ведерко, в котором плавает что-то белесое.

— Что у него за рыба? — спрашиваю матроса Толю Шаверина, вахтенного у трапа.

— Каракатица, — отвечает он. — Тут в проливе сильное течение, вот их и несет, они плохо плавают. Самое место для ловли.

— Ты их ел когда-нибудь?

— Стану я всякую гадость кушать, — кривит Толя рот под молодыми усами. — Японцы — те всё едят.

Рыболов возле кормы «Соловьева» выдергивает из воды леску с крупным беловатым моллюском на крючке, и в тот же миг моллюск выбрасывает облачко чернильной жидкости. Снятая с крючка, каракатица в ведре с водой беспомощно шевелит «перьями», украшающими голову. Только теперь замечаю: серый асфальт причала весь покрыт темными пятнами сепии — защитной жидкости каракатиц.

В Модзи погрузили оборудование аммониевого завода — огромные ящики с трафаретами Техмашимпорта. Заводское оборудование — хороший груз, выгодный фрахт. Закончив погрузку, снялись на Кобе, там принимаем остальную часть техники того же завода — решетчатые конструкции, трехтонные ящики, катушки с кабелем. А кроме того — как бы для разнообразия, — 29 тонн зонтиков и прочей галантереи.

Кобе — порт огромный, сюда ежедневно приходит до трехсот судов. Вроде бы я уже привык к столпотворениям кораблей — и все же каждый раз поражаюсь. Судам словно наскучивает океанское одиночество, и они стремятся сойтись вместе на рейдах и у причалов крупных портов. Чудится, что, сойдясь, они ведут неслышный для постороннего уха разговор: жалуются на жару в тропиках, на обрастание, мешающее ходить, на ржавчину, разъедающую кожу. Они спрашивают друг друга: давно ли плаваешь, как у тебя с ремонтом, водой и топливом, не подводит ли вестибулярка, то бишь метацентрическая высота? И конечно, говорят о грузах: что привез, что принимаешь, — ну, брат, тебе можно позавидовать, возишь оборудование, а я вот прошлый раз вез жмых из Индии — замучился, все трюма провоняли…