Евгений Войскунский - Полвека любви

А вот и поселок Севастопольский — давнишний мой Камстигал, прозванный Квакенбургом. Нет, уже не слышно дружного лягушачьего хора: болотца давно засыпаны, засажены липами. Дом на углу Катерной и Нахимова, здравствуй! Пролома в стене от разрыва снаряда, конечно, нет, но все еще видны выбоины от осколков. Тут была моя квартира, когда я служил на БТК — бригаде торпедных катеров. Сюда приехала в 46-м, по окончании университета, Лида. Тут, собственно, и началась наша семейная жизнь.

Выступаю на катерах, меня представляют как ветерана бригады. Но она теперь называется иначе: БРК, то есть бригада ракетных катеров. А катера какие! Наклонные, толстые трубы для пуска ракет, башенки скорострельных пушек, электроника в рубке…

Нашу группу разместили на большом десантном корабле БДК-123. Под вечер на его юте проводим митинг — начало агитпохода. К вечернему чаю вдруг приехал командир Балтийской базы вице-адмирал Кудрявцев. Он был в 50-е годы курсантом училища им. Фрунзе, когда Игорь Чернышев преподавал там. Седобородый учитель снисходительно обнимает бывшего ученика в адмиральских погонах. Кудрявцев, дородный брюнет лет под пятьдесят, за чаем в кают-компании просит почитать стихи. Кабаков, Азаров и Суслович охотно читают. А уже наступило время выхода в море: мы должны на этом корабле идти в Лиепаю.

— Не дам «добро», пока Никита не прочтет еще стихотворение, — говорит Кудрявцев.

И Никита читает:

Дочитал до конца, и вице-адмирал говорит с улыбкой:

— Вот теперь — добро!

Прощаясь с Кудрявцевым, говорю:

— Шестнадцать лет прослужил на флоте, но впервые слышу такое замечательное «добро» на выход.

Отданы швартовы, трубит на стенке оркестр, и под бессмертные звуки «Прощания славянки» наш БДК-123 выходит из гавани. Мы стоим на мостике, смотрим на уплывающие огни Балтийска. Слева, на западе, вечерняя синева подсвечена красной полосой отгоревшего заката. Справа деловито мигает бессонный маяк. Темнеет уходящий берег. Вдруг яркая вспышка автомобильных фар осветила памятник — белую фигуру женщины, провожающей корабли. А у памятника стоит и машет нам рукой вице-адмирал Кудрявцев. Надо же, догнал на машине. Мы тоже замахали. Хором выкрикнули: «Спа-си-бо!»

А в Лиепае, которую хочется назвать по-прежнему Либавой, так же, как в былые годы, липы на улицах грозятся кулаками срезанных веток… И чудится, как по улице Узварас, на которой стоял — и стоит — наш дом, идет Лида, ведя за руку маленького Алика…

И, как прежде, прильнули подводные лодки к пирсам военной гавани. Только «Смольного» нет, и нет «Полярной звезды» — отслужили свой срок. Клуб во дворе береговой базы подплава — я волнуюсь, выступая с его маленькой, так хорошо знакомой сцены. Как будто встреча с собственной флотской молодостью… Потом нас ведут в музей подплава (когда-то я положил ему начало). Тут встречаемся с Сергеем Лисиным, Героем Советского Союза. С виду обычный пожилой человек — но какая трудная судьба. Боевая слава, и несчастливый осенний поход 1942-го, когда его субмарину С-7 торпедировала финская подлодка и Сергея Прокофьевича взрывной волной сбросило с мостика, и долгий плен, и стойкость на пределе человеческих сил, а потом, после освобождения, пришлось отбиваться от наветов… Мы сажаем деревья возле музея, в аллее почета, и приятно, что мое дерево утвердилось в земле рядом с деревом Лисина…

А вечером выступаем в Доме офицеров, тоже хорошо знакомом. Потом ужинаем в тамошнем ресторане. Громыхает оркестр, молодые люди отплясывают новомодный твист. Никита Суслович стремительно проходит сквозь танцующие пары в оркестр, и оркестр умолкает. Никита, зажав крепкой рукой микрофон, представляет нас. Зал аплодирует нам с Игорем Чернышевым — ветеранам войны на Балтике. Оркестр играет для нас медленный танец, подскакивают девицы, тянут в круг, и я танцую старомодный вальс…

В июле — августе того же юбилейного 1985 года ездили на Северный флот. Не стану описывать эту поездку, многочисленные выступления на кораблях — на авианесущем крейсере, на атомных ракетных крейсерах, на большом противолодочном корабле «Кронштадт», — у подводников и катерников, и в бригаде морской пехоты.

Только один эпизод. Из Лиинахамари — аванпорта Печенги — мы на катере вышли в Печенгский залив. Миновали мыс Крестовый — мрачную скалу, в ее крутом склоне зияли черные квадраты, тут были когда-то немецкие укрепленные позиции, доты, батареи. Осенью 1944-го сюда прорвался отряд торпедных катеров Шабалина и высадил десант. Морпехи Леонова с крутизны свалились на зенитную батарею, а группа Емельянова-Барченко — на береговую, а на противоположном берегу залива действовала группа десантников мичмана Девкина. От него и осталось название этой части залива — Девкина заводь, а также легенда о будто бы утопленных тут девках из немецкого борделя.

Прекрасен синий Печенгский залив, подернутый легкой рябью. На островке — серой мшистой скале — греются на нежарком солнце тюлени. А может, нерпы? Справа надвигается огромный каменный бок мыса Романова с торчащей из скалы красной головой маяка. И наш катер выходит из залива в распахнувшуюся синюю ширь Варангер-фьорда. Поворот влево. Высаживаемся на бревенчатый пирс мыса Ристи (а точнее — Ристиниеми) — здесь, близ норвежской границы, расположен радиотехнический пост. Десяток краснофлотцев во главе с мичманом Климентием Дулиным круглые сутки слушают море — но пока что шумопеленгаторная станция не отметила ничего, кроме привычного шороха прибоя. А вот десант московских маринистов уж очень непривычен, на нас смотрят с удивлением, а здешний рыжий пес Сайт, не любивший чужих, даже слегка цапнул за ногу Юрия Яковлева и подбирался к Кабакову, но тот не дался. Послушав стихи, обитатели поста угостили нас сытным обедом. Мы вышли из домика-казармы на берег. Серые скалы были изборождены морщинами, а пятна черного мха были похожи на раскрытые в крике рты. Но море немыслимой синевы, благостно освещенное солнцем, смягчало суровый пейзаж. И тут — мы и ахнуть не успели — Никита быстро сбросил одежду и вошел в воду. Купаться за Полярным кругом!

— Ты что, охренел? — крикнул кто-то из нас. — Давай назад!

Никита отмахнулся. И окунулся… И поплыл…

— Какая температура воды сейчас? — спросил я мичмана Дулина.

— Семь градусов.

Он смотрел на Никиту и покачивал головой. Вряд ли он, старый северный служака, видел прежде такое. Из рубки поста высыпали матросы и тоже смотрели, посмеивались. Дулин велел кому-то из них быстренько принести полотенце…