Арманд Хаммер - Мой век - двадцатый

Времени для таких мыслей у меня было достаточно — я стоял на Красной площади уже третий час. Температура была убийственно низкой. Если бы на мне не было полной зимней экипировки, включая пакета самонагревающихся химических веществ в сапогах, я едва ли бы это выдержал.

Михаил Горбачев говорил последнее слово с Мавзолея Ленина от имени Центрального Комитета Коммунистической партии. Рядом с ним стоял Громыко, как всегда невозмутимый и загадочный. Речь Горбачева была полна резких нападок на США, и, слушая их, мне приходило в голову, что предсказываемые перемены, возможно, не будут очень серьезными.

Однако его голос и манеры были совсем другими. Когда я был представлен ему во время приема в Георгиевском зале Кремля, его лицо осветилось теплой улыбкой, рукопожатие оказалось крепким и дружеским, а взгляд — прямым и открытым. ”Я получил вашу телеграмму и немедленно сделал все что надо, — сказал он. — Очень рад что вы смогли приехать”.

Я ответил, что собираюсь скоро снова приехать в Москву и надеюсь с ним встретиться. Он ответил, что будет рад меня видеть, и попросил сообщить дату приезда.

Затем я пожал руку Андрею Громыко, стоявшему на привычном для него месте по правую руку главы правительства. Он с живостью приветствовал меня почти незаметным движением губ и морщинок под глазами, означавшим улыбку. ”Мы выпили вместе много стаканов чая, — сказал он. - Надеюсь, нам предстоит выпить их еще больше”.

Общее настроение в Москве в день после похорон тоже было неожиданно раскованным. Все траурные флаги были уже сняты, люди бодро двигались по тротуарам, многие улыбались. В воздухе явно ощущалась весна, и по дороге в аэропорт я заметил, что водосточные трубы зданий, еще вчера забитые льдом, теперь роняли первые звонкие капли талого снега. Я счел это хорошим предзнаменованием.

Необыкновенные изменения произошли в этот день и в аэропорту. Как будто по мановению волшебной палочки исчезли все проволочки. Когда мы подъехали к воротам аэропорта, перед нами появилась машина с надписью ’’СЛЕДУЙ ЗА МНОЙ”. Она подъехала прямо к ступенькам моего самолета, готового к отправлению. У входа в самолет офицер проверил наши паспорта и визы и окинул быстрым взглядом чемоданы. Затем двери самолета захлопнулись, и мы отправились в обратный путь. Шестьдесят пять лет я имел дело с советской таможней, но такого еще не случалось.

Дорога обратно в Москву была извилистой и длинной. До июня 1985 года, когда я наконец отправился в Москву на встречу с Михаилом Горбачевым, мне пришлось посвятить много времени самым различным делам, главным из которых была работа Стивена Розенберга.

На балу 11 мая, организованном в Вашингтоне для сбора средств на борьбу с раком, я представил Розенберга советнику Рональда Рейгана по вопросам науки д-ру Джорджу Киворту. Я настоятельно советовал Киворту пойти к президенту и попросить дополнительные средства для Национального института по борьбе с раком, чтобы можно было начать применять метод Розенберга по всей стране. Он обещал запросить дополнительно двадцать миллионов, как только Розенберг сможет продемонстрировать успешное применение его метода на двадцати больных. Этот день быстро приближался.

11 июня 1985 года в одиннадцать вечера я наконец отправился из Лос-Анджелеса в Москву на встречу с Михаилом Горбачевым. Как Константин Черненко, Горбачев решил принять меня в своем кабинете в здании Центрального Комитета, в той же комнате, где 4 декабря 1984 года меня принимал Черненко.

Когда я вошел, Горбачев быстро пошел мне навстречу, пожал руку и сказал, что очень рад снова со мной встретиться. Затем он подвел меня к креслу, стоявшему напротив его кресла за длинным столом, покрытым зеленой скатертью, и фотографы ТАСС сделали несколько снимков. Генеральный секретарь начал беседу. Переводчика с нами не было. Горбачев предпочитал говорить по-русски, хотя у меня сложилось впечатление, что он многое понимает по-английски. Время от времени Александров помогал мне найти подходящее слово, но в общем наш разговор был свободным и непринужденным.

У Горбачева не было с собой заранее подготовленной речи или конспекта. Он говорил экспромтом, авторитетно, с очевидным пониманием и знанием вопроса. С самого первого момента было ясно, что он высказывает собственное мнение и не нуждается ни в чьем одобрении. Он произвел на меня чрезвычайно сильное впечатление, и мне пришлось покопаться в памяти, чтобы припомнить другого советского руководителя, чье присутствие было бы столь же доминирующим. Хрущев, Брежнев и Черненко каждый по-своему были сильны -ми личностями, однако манеры Горбачева не оставляли сомнения в том, что он — лидер, человек, сделанный из особой ткани, что прежде я ощущал только в Ленине. Я держал эту мысль при себе, пристально наблюдая за Генеральным секретарем в течение разговора и думая про себя: ’’Рональд Рейган должен быть в наилучшей форме, если ему придется проводить встречу на высшем уровне с этим человеком: он, безусловно, будет чрезвычайно трудным оппонентом на переговорах”.

Разговор начался с краткого обсуждения деловых вопросов, затем перекинулся на политику. Анатолий Добрынин уже сказал мне, что, как и предполагалось, Горбачев определенно не поедет в сентябре в Нью-Йорк на открытие сессии Генеральной Ассамблеи Объединенных Наций. Поэтому я стал настоятельно советовать Горбачеву предпринять альтернативные шаги для организации встречи на высшем уровне с Рональдом Рейганом.

”Я в контакте с президентом, - ответил он. - Мы обменялись мнениями по этому вопросу и согласны провести встречу, но нам еще предстоит назначить время и место”.

Я понял, что узнал потрясающую новость: есть основания надеяться, что встреча на высшем уровне вскоре состоится. Я просиял от удовольствия. Однако Горбачев выглядел менее оптимистичным.

«Я не очень верю в успех этой встречи, - сказал он, - и не думаю, что ее стоит устраивать, если только она не приведет к положительным результатам. А на это мало надежды, по крайней мере пока американцы продолжают гонку вооружений и настаивают на выполнении программы ’’звездных войн”».

Я рассказал ему о встрече с Черненко, на которой я предложил подписать соглашение о неприменении любого оружия, и Черненко не дал определенного ответа.

’’Когда это же предложение было сделано в январе советским представителем на Стокгольмской конференции, я был уверен, что он получил инструкции в Политбюро”, — сказал я.

Горбачев улыбнулся и ничего не ответил.

’’После встречи с Черненко я беседовал с руководящими сотрудниками госдепартамента в Вашингтоне, и у меня создалось впечатление, что, если страны Варшавского пакта действительно договорятся о неприменений первыми ядерного или обычного оружия, президент Рейган может согласиться подписать такое соглашение”, - сказал я.