Мария Рива - Моя мать Марлен Дитрих. Том 1

Мама собиралась на званый вечер! Теперь это, вследствие своей редкости, превращалось в сенсацию.

— Здесь говорится: «в старой одежде!» — мама читала приглашение Кэрол Ломбард на вечер в Доме смеха на Венис Пиэр.

— Что она хочет сказать? «Старая одежда»? Как это по-ее — пытаться быть вечно «неповторимой и прелестной»! Позвони Трэвису на студию.

Я набрала номер и передала ей трубку.

— Трэвис? Ты слышал о большой вечеринке Ломбард? Что она имеет в виду под «старой одеждой»? Речь идет об истории или просто об обносках?.. О! Дома смеха действительно до такой степени грязны? Тогда зачем устраивать там вечер? Не знаешь, что она собирается надеть? Она, конечно же, шепнет на ушко «рекламе», и там будут фотографы… Да? Сейчас все думают, что могут носить брюки. Но что же мне надеть? Я собираюсь идти! Подумай! Давай сделаем нечто из «СТАРОЙ ОДЕЖДЫ»!

Она пошла на вечеринку в Дом смеха в шортах с голыми ногами, в мальчишечьих ботинках и носках, с веселеньким платочком на шее; фотографы были в восторге, а мама вернулась домой вся в синяках! Я встретила ее в холле.

— Радость моя, помоги подняться по лестнице! Не смотри на мои ноги! Тебе не стоит волноваться! Ну и вечеринка! Нас посадили на мешки с картошкой и заставили съезжать с огромных горок! Я думала, мы пролетим сквозь стену прямо в океан!.. А катающиеся бочки! Надо было бежать между ними, стараясь не упасть! Просто ужас! Все валились друг на друга и хохотали ! Они считали, что это смешно! Ты знаешь эти жуткие зеркала, в которых выглядишь или карлицей, или гигантшей, или толстухой? Они тоже там были. Кому охота видеть себя толстым? Это я могу иметь прямо у себя в ванной и при этом на самом деле не выглядеть, как будто я вернулась с войны! Помнишь нашего продавца сорочек? Он на всех фотографиях оказался рядом с Ломбард. Весь вечер следил за передвижениями фотографов и успевал к месту раньше их. «Всегда готов», красавчик! Боже! Посмотри на мои коленки! В машине они не были такие страшные!

Колени действительно имели ужасный вид — как будто она на большой скорости упала с велосипеда на гравий. Ее блузка была сделана из того же плотного шелка-сырца, что и шорты, поэтому руки были хоть как-то защищены, но все равно рукава порвались на локтях, и сквозь дыры виднелись кровоточащие ссадины. Мы обмыли колени и голени, остановили кровь, после чего она погрузилась в горячую ванну с английской солью. Она морщилась от боли, но продолжала выпускать пар:

— И всем этим развлекать гостей? Хуже всего была штука под названием «взбивалка». Такая огромная чаша с небольшой платформой посередине, на которую мы сначала сели. И вдруг эта штука начала вращаться! Мы все слетели с лавки и попадали на дно чаши! Но на этом дело не кончилось, потому что тот, кто оказывался на платформе в момент остановки, объявлялся победителем! И вот мы на четвереньках в ужасе пытаемся вскарабкаться на полку, а это чудовище все крутится и смахивает нас обратно. Кого-то точно вырвало! Должно быть, коленки я разбила на этой штуке. Не могла же я остаться в стороне — все смотрели. Но такие дети! Как это по-американски! Веселиться, веселиться, веселиться! Бартелмесс, казалось бы, старик, а как ему понравилась эта жужжалка!..

Я помогла ей вылезти из ванны и дойти до постели.

— Конечно, в брюках Ломбард не так повредила ноги. Ей всегда надо закрывать ноги! — и она уснула.

На следующее утро ее синяки приобрели нежный красновато-коричневый оттенок, и двигалась она с трудом. Так как было воскресенье и все сидели по домам, она названивала знакомым по телефону. Начинала она так:

— Я была на совершенно восхитительной вечеринке, которую Кэрол Ломбард устроила в Доме смеха! Я сейчас тебе все расскажу!..

С каждым звонком она поддавала жару в свой рассказ. Когда к ужину пришел прихрамывающий Бартелмесс, нас разобрал истерический хохот. Мама заявила, что ему поделом — нечего притворяться «юным». Ему было всего сорок лет тогда, но он не обиделся. Он был безумно влюблен в нее и смеялся вместе с ней и вообще вел себя очень мило.

На свет извлекли чемоданы моего отца. Они с Тами возвращались на «Иль де Франс» в Париж.

— Тамиляйн, как мне узнавать, как ты?

Это был наш последний разговор, мы сидели одни у бассейна.

— Катэр, у меня все в порядке! Видишь, я за целую неделю не сделала ни одной глупости! Не надо так беспокоиться обо мне. Ты еще совсем молода — просто радуйся солнцу и будь счастлива!

— Я не совсем молода! Я знаю, какой Папи вредный с тобой.

Она ахнула и закрыла мне рот рукой.

— Катэр, никогда не говори так о Папи! Он добр и терпелив. Чудесный человек. Гордись тем, что у тебя такой отец. И Мутти тоже! На целом свете нет никого великодушнее ее. Полная самоотдача, всегда все для всех делает. И вся ее жизнь в тебе. Она любит тебя больше всех. Всегда люби ее и Папи тоже!

— Обязательно напиши мне, Тамиляйн.

— Ладно… только это сложно. Папи боится, что я могу написать глупости. Я иногда пишу по-русски и должна показывать письма ему, прежде чем он их отправит.

— Послушай, Тами. Ты можешь написать мне письмо в парке, пока гуляешь с Тедди. Потом пойди на Плаца-Атене, купи на хозяйственные деньги марку и отдай письмо консьержке, чтобы она отправила. — Не зря же я была дочерью лучшей сочинительницы сценариев для личной жизни! Иногда уроки моей матери оказывались весьма кстати!

— О! Думаю, мне не следует делать такие вещи. И потом, как ты его получишь?

Я научила ее, как послать письмо из Парижа, но как сделать, чтобы оно попало ко мне в руки, а не в руки мамы? С этим была настоящая загвоздка. Я сидела в розовом плетеном кресле-ракушке и лихорадочно думала. На «Парамаунт», в экспедицию? Нет, они скажут. И гримерная, и костюмерная тоже скажут. Нелли? Нет. Она, не подумавши, брякнет: «Мисс Ди, тут письмо для Марии. Оно почему-то пришло ко мне!» Моему новому охраннику? Он слишком новый — я еще недостаточно знала его, а обычно люди принимают сторону тех, кто платит им жалованье… Учительница и горничные исключались по той же причине… Бриджес? Никогда: он говорил приятное моей матери только потому, что ей это нравилось, а вовсе не от души. Я ему совершенно не доверяла. Даже Брайан не подходил. С его добропорядочностью он обязательно будет против того, чтобы я получала письма «за спиной у мамы». Кто же? Кто же оставался? Никого?.. Я вдруг похолодела. Действительно никого. Ни единого человека, кому я могла бы доверить что-то чрезвычайно важное для себя, не опасаясь, что всемогущая мама будет проинформирована. Помню, что почувствовала себя абсолютно одинокой и что мне стало страшно. Такие моменты в детстве откладывают в душе сильный отпечаток.

Они уехали: папа — нагруженный новыми костюмами для посещения матчей по поло, разными американскими штучками и списками маминых поручений; Тами — снабженная одеждой с маминого плеча и годовым запасом стеклянных пузырьков и цветных таблеток. Ей нельзя пропустить ни одной эйфорической инъекции и потерять ни минуты глубокого, глубокого сна.