Александра Бруштейн - Страницы прошлого

Савина шла дальше в развенчании Натальи Петровны, — эгоистичной, себялюбивой женщины. Влюбившись в Беляева, Наталья Петровна становилась безжалостной, жестокой, бесчеловечной в отношении ко всем, кто ей мешал. Анна Каренина, полюбив Вронского, впервые заметила, какие некрасивые уши у Каренина, но ведь она не стала издеваться над этим! А Наталья Петровна сразу возненавидела Ракитина: он мешал ей своим присутствием, он раздражал её своей проницательностью, он осточертел ей своей преданностью, безропотностью, с какой сносил её жестокое обращение. Наталья Петровна издевалась над Ракитиным, хлестала его иронией, оскорбляла недостойными подозрениями, — Савина делала это со злым блеском в глазах, словно наслаждаясь причиняемой Ракитину мукой.

Но верхом эгоизма, лживого ханжества, пренебрежения к чужому страданию было у Савиной её объяснение с Верочкой и всё, что следует за этим объяснением: монолог, сцена с Беляевым и Ракитиным.

Верочка по пьесе боится Натальи Петровны, не тянется к ней, душа Верочки закрыта перед Натальей Петровной. Ведь Верочка — нечто среднее между крепостными и господами, существо зависимое, облагодетельствованная воспитанница. Верочка со всеми разговаривает по-человечески, а в разговоре с Натальей Петровной — деревенеет и говорит по-холопски, со «слово-ериком», как крепостной лакей: «Да-с…» «Нет-с…» «Мы гуляли-с…» «В саду-с». Восторженное обожание этого подростка, пылкого и доверчивого, Наталья Петровна могла давно купить одним-двумя ласковыми, но искренне ласковыми словами. Этих слов у Натальи Петровны для Верочки, видимо, никогда не находилось. И вот, когда ей показалось, что Беляеву правится Верочка, — Наталья Петровна пустила в ход все свои чары, она прикинулась любящей старшей сестрой, чтобы выведать, вырвать у бедной девочки «заветный клад и слёз, и счастья» — её первую девическую любовь.

Верочку играла Селиванова — молодая актриса очень большого очарования. Стоя на коленях около сидящей и кресле Савиной, зарывшись лицом в складках её платья, Верочка еле слышно выдала тайну своей любви к Беляеву. «А он?» — спрашивала Савина. И так как Верочка медлила с ответом, она повторяла: «…а он? Вера, он?»

Савина говорила это, почти не разжимая губ, словно сквозь стиснутые зубы, упрямо-настойчиво. Выражение её лица, обращённого прямо на зрителя, было в резком противоречии со всеми сладкими словами о сестринских чувствах, Лицо это было хищно-настороженное: узнать, убедиться, во что бы то ни стало вырвать у Верочки признание, каковы её отношения с Беляевым! И, наконец, узнав лишь половину правды, — лишь о любви Верочки к Беляеву, — Наталья Петровна сразу теряет к Верочке всякий интерес. Теперь ей нужно вынудить у самого Беляева признание: любит он девушку или нет. Занятая этой мыслью, Наталья Петровна почти грубо отсылает Верочку прочь, не желая замечать ни её боль, ни её слёзы.

Такою же остаётся она в последующих сценах. Она подло предаёт Верочку, открывая Беляеву тайну девичьего сердца. Она хитрит и с Беляевым, лжёт ему, чтобы выпытать, любит ли он Верочку. Узнав наконец, что он любит не Верочку, а её, Наталью Петровну, — она торжествует. Но тут же лицемерно и ханжески соглашается с ним, что ему следует уехать, после чего приказывает ему остаться, — «И пусть нас рассудит бог!..» Нет никакого сомнения в том, что, не окажись Беляев честным человеком, не убеги он от неё, всё дальнейшее развернулось бы, как по нотам, в стандартный адюльтер, под одной крышей с мужем, на глазах у ребёнка.

Савина обнажала эгоизм Натальи Петровны, её лицемерие, её безжалостность ко всему, что ей мешает, с такой выпуклостью, с такой силой, что её ни на минуту не было жаль. Её нельзя было любить, хотя бы уже за одну только загубленную ею жизнь Верочки. Савина была первой виденной мною исполнительницей роли Натальи Петровны. Но после неё я не могла поверить ни в одну Наталью Петровну, хотя среди них были и такие любимые мной артистки, как О. Л. Книппер-Чехова и С. В. Гиацинтова. Я не верила им, — я верила Савиной. Если внимательно прочитать сцену за сценой, реплику за репликой всю огромную пьесу Тургенева (свыше шести печатных листов), то не может быть никакого сомнения в том, что права была именно Савина, и украшать Наталью Петровну — холодную, бездушную себялюбку — элегическими нюансами, паузами, страдающими интонациями не надо.

Чего только не увидели тогдашние критики и театральные рецензенты в игре Савиной в роли Натальи Петровны! Критик «Нового времени» Юрий Беляев превознёс увлечение скучающей помещицы юным студентом до роковой страсти Федры к Ипполиту. Он восхищался лживым притворством, которым окутаны речи Натальи Петровны к Беляеву (она сама говорит, что «хотела его обмануть»!), он объявлял это притворство Натальи Петровны «её геройством»!

Другой критик, — тот самый Homo novus, который много лет упорно не желал замечать талант Станиславского, Качалова, Леонидова, Москвина, — о Савиной в «Месяце в деревне» писал, будто она сыграла Наталью Петровну едва касающейся земли! Чего же было ждать от хора мелких газетных рептилий из бульварной прессы, если ведущие критики смотрели такими незрячими очами… Но насколько же сама Савина была умнее и проницательнее своих критиков!

Савина играла Наталью Петровну такою, словно видела её нашими сегодняшними глазами: уродливо-махровым, хотя внешне красивым, цветком эгоизма и эгоцентризма, выросшим на тучном чернозёме крепостнической усадьбы.

Мне иногда думается, не от того ли нашла Савина такой верный — и такой трудный в то время! — ключ к образу Натальи Петровны, что в юности она же сама играла жертву Натальи Петровны — Верочку? Много лет она жила чувствами Верочки, растоптанными Натальей Петровной, и видела Наталью Петровну зрением Верочки, обострённым страданием от несправедливой обиды. Перейдя на роль Натальи Петровны, Савина не стала искать для неё новых, оправдывающих, обеляющих мотивов и побуждений. Да такое обеление не лежало в актёрских побуждениях Савиной. Она была замечательная русская актриса-реалист, наделённая точнейшим чувством правды. Играя в лёгких, пошловатых и вовсе пошлых комедиях, она чаще всего откровенно издевалась над изображаемыми ею персонажами. Но она не украшала, не прикрывала никакими вуалями своих героинь и в настоящих больших пьесах больших писателей. Тут она шла за авторами и понимала их глубоко и проникновенно.

Из ролей старух, игранных Савиной в последний период её жизни, я запомнила престарелую княжну Плавутину-Плавунцову в пьесе П. П. Гнедича «Холопы». Тут, как всегда, впечатляла прежде всего внешность Савиной: вся в желтовато-белых шелках и кружевах, с желтовато-белым пергаментным лицом под желтовато-белыми сединами, словно выточенная из слоновой кости, она всё время сидела в кресле, так как княжна Плавутина-Плавунцова по пьесе симулирует, будто у неё парализованы ноги. Савина была почти неподвижна, от этого скупой жест рукой или поворот головы казались особенно значительными, полными затаённого смысла. В пьесе есть момент, когда старая, мнимо парализованная княжна, оставшись одна и комнате, вдруг встаёт со своего вечного кресла. Савина делала это очень выразительно. Слегка напружинившись, она снималась с кресла, как тяжёлая птица снимается с ветки, и очень медленно, спокойно подойдя к камину, легко облокачивалась на каминную доску. Становилось ясно, что она лишь притворяется дряхлой, что она сильна и упряма. Замечательно играла Савина в мелодраматической сцене, где старая княжна узнаёт, что рождённая ею тайно в молодости незаконная дочь, отосланная тогда же куда-то далеко, на самом деле живёт с нею под одной крышей, как её кухонная судомойка. Савина в своём белоснежном туалете, сидя в кресле, наклонялась над грязной, растрёпанной девкой, стоявшей около неё на коленях. Савина долго, горестно рассматривала её, чуть-чуть покачивая головой, — и всё же не могла побороть брезгливого чувства, не могла заставить себя прикоснуться к ней. Она только, говорила ей мягко, нежно, словно обращаясь к своему прошлому: «Скажи мне… Ты не воровала, нет?» В короткую минуту Савина позволяла увидеть всю скорбь старой женщины о напрасно растоптанном материнстве, о зря загубленной жизни своего ребёнка. Это был единственный раз, когда Савина тронула меня до слёз, и я поверила, что, может быть, вправду ей в молодости удавались и драматические роли тоже.